Изнанка - Сергей Палий

Человек спорит со Сти и Борисом. Он доказывает им что-то... Не понять. Как же так? Странно, человек ведь спит... Тут оранжевый сгусток, окружающий его, начинает разрастаться, и раздается хлопок.

Вспышка...

Боль, страх, крики... Громадная воронка затягивает в себя все сущее...

Боль!

Мир окрашивается в густой алый цвет. Перед ними – снова тоннель. Его округлые, ребристые стены дрожат, наливаясь киноварью...

...и раскалываются на мириады красных осколков стекла...

...его больше нет...

– ...десять. Ты просыпаешься и открываешь глаза.

Валера поморгал и, чувствуя на пальцах что-то липкое, потер виски – после сеанса в голове всегда немного шумело. На этот раз он очнулся не на полу, а возле окна.

Разбитого вдребезги.

Приходя в себя, Рысцов с удивлением воззрился на свои руки. Ран было много, в одной, особенно глубокой, даже торчал обломок стекла. Он автоматически вытащил его и бросил на пол. Обернулся, поежившись от сквозняка, толкнувшего в спину.

На узком лице Аракеляна застыл ужас – профессор сидел на кровати, не двигаясь, лишь волосатые пальцы слегка подрагивали. Таусонский с азартом медбрата рылся в своей сумке, извлекая аптечку. А на пороге, распахнув дверь настежь, стоял Петровский; в глазах его перемешались восторг, диковатая ярость и ртуть мести, которую ни с чем нельзя спутать.

Под линзой объектива рдел огонек – камеру забыли выключить, и она послушно фиксировала разворачивающиеся события.

– Что... произошло? – часто дыша, спросил Валера, бегло оглядывая комнату.

– Имущество расколотил, – немного нервно откликнулся Таусонский, встряхивая склянку с перекисью водорода и разрывая упаковку с бинтами. – Теперь вот придется окошко заклеивать, так-сяк... Поди-ка сюда, не хватает только, чтоб кровью истек, стеклобой доморощенный. Как-то неуважительно ты к своим передним конечностям относишься: то сломаешь, то порешишь... Сплошные увечья. Медичкой персональной я к тебе нанимался, что ли?..

Рысцов, споткнувшись о сетевой фильтр, подошел к Павлу Сергеевичу, и тот принялся умело обрабатывать и перевязывать раны. Краснохвостый Жорик, так и не заключенный в клетку, перепорхнул через Петровского и деловито уселся на плече хозяина. Вполголоса отметил: «Я р-рад, что имею честь...»

– Вы чего так все на меня смотрите? – спросил Валера.

Аракелян облизнул губы и, проглотив какой-то звук, опять захлопнул рот.

Рысцов перевел взгляд на Андрона. Сердце пропустило удар. Внутри возникло ноющее предчувствие сшиза. А он-то думал, что давно распрощался с этой заманчивой дрянью. Вот те на, не ждали...

– Андрюха, не молчи, а?

Петровский поправил шляпу, недобро улыбнулся и сказал:

– Ты, кажется, хотел во всем разобраться? Что ж, вроде бы появился шанс.

Первый шок проходил, и Валера начал ощущать тупую пульсирующую боль в искалеченных ладонях. Он поморщился и выцедил:

– Я опять нес всякую чепуху?

– Почему же, отнюдь... – обрел наконец дар речи Альберт Агабекович. Он потрогал продолговатую ямочку на подбородке и, запнувшись, произнес: – Ты... рассказал, где можно найти человека, который создал эс.

Кадр восемнадцатый

Город на траве

Троюродный дядя Петровского напоминал пожилого брахиозавра. Такой же неуклюжий и лапидарный. Туловище, похожее на колоду, поддерживали массивные колонны-ноги. На фоне общего монументализма тела контрастно смотрелась маленькая подвижная голова Вениамина Кузьмича, которая постоянно занималась своим едва ли не единственным делом – едой.

Войдя в комнату, он окинул присутствующих взглядом крошечных глазенок, откусил потерявший форму бутерброд с салом, дохнул ядреным перегаром и многозначительно изрек:

– Кадастр. С каждого по бутылке.

Жорик хлопнул крыльями и тут же озадаченно повторил, пробуя звуки на вкус:

– Кадастр... Кадастр-р...

– Ну вот, – усмехнулся Таусонский. – Теперь прилипло словечко, так-сяк. Редко он новенькое разучивает.

– Привет, дядь Вен, – сказал Андрон. – Можно тебя попросить еще об одной услуге?

– Кадастр-р! – радостно провозгласил попугай.

Вениамин Кузьмич одобрительно посмотрел на пернатого и пожал плечами, мол: «Все верно птица говорит. Оброк – вперед».

– Будет тебе водка, не волнуйся, – поспешил успокоить его Петровский. – Мы собираемся уснуть часов на десять-пятнадцать. Нужно приглядеть за хатой и за этим клювастым оратором. Хорошо?

Дожевав бутерброд, Вениамин Кузьмич поцыкал и молвил:

– Я соседа приглашу. В сенях посидим.

– Вот и отлично. Зови. – Петровский глухо щелкнул по шляпе.

Троюродный брахиозавр степенно развернулся и затопал прочь.

Андрон и Павел Сергеевич вернулись к монтажу С-визора. Они уже закрепляли последний прибор. Посовещавшись час назад, четверо приятелей решили отправиться в опасное путешествие вместе: Валера в качестве единственного, хоть и довольно мощного сшиза, Альберт Агабекович на правах ученого, а мускулистый гений freak-режиссуры с подполом контрразведки призваны были олицетворять расчетливую силу и чуткую прозорливость соответственно.

Настроение у Рысцова все еще колебалось возле завалинки. Из головы невозможно было выгнать назойливые мысли об истории, рассказанной Петровским. Сколько лет дружили, а он даже предположить не мог, что у чудаковатого режиссера есть сын...

Валера краем глаза проследил, как могучая спина дяди Вены исчезла в мартовской тьме, и снова повернулся к Аракеляну.

– Строго говоря, – профессор потрогал горбинку на носу, – этот человек, конечно, не создатель эса, потому как С-пространство вообще никто не учреждал – само постепенно выросло. Он, если ты не наврал в состоянии гипноза, придумал формулу С-волн. По всей видимости, это и есть тот самый научный сотрудник одного из российских НИИ, который считался до сих пор пропавшим без вести.

– С чего бы мне врать? – слегка обиделся Рысцов.

– Я несколько неточно выразился. Здесь дело не в сознательном обмане. Во время спровоцированной гипермнезии просто-напросто могли сложиться некорректные ассоциативные модели.

– Ясно, – сказал Валера, гадая, оскорбил его Аракелян последней фразой или нет.

– Таким образом, будем надеяться, что нам удастся найти этого человека целым и невредимым. Да я, черт возьми, полжизни отдал бы за встречу с этим безвестным гением...

– Кстати, о невредимости, – протянул Рысцов, разглядывая свои перебинтованные руки. – Что вы думаете о тех моих криках, истериках? Ведь я действительно чувствовал чью-то ужасную боль, отчаяние... много всего...

– Трудно утверждать наверняка, – ответил Альберт Агабекович, сцепив замком подрагивающие волосатые пальцы. – Возможно, этих событий, образы которых ты проецировал, и не произошло еще.