Пробный шар - Вячеслав Рыбаков

И снова, как вначале, темноту медленно и робко прокалывает движущийся будто бы издалека огонек свечи. Постепенно становится видно, что огарок, стоящий на блюдце, несет женщина; она идет из коридора, входит в комнату и ставит свечу на столик у изголовья постели. — Ну, вот, — говорит Марина, — я все и уладила. А ты волновался… Все пустяки, Сашенька, все пустяки… — она чуть наклоняется и гладит его бессильно лежащую поверх одеяла руку. — Не могла же я тебя подвести… Я же никогда тебя не подводила, правда? Я у тебя девчонка преданная… — Ы… - А сейчас мы отпразднуем. Я даже шампанским разжилась по такому случаю. Свет не без добрых людей, Сашенька… Смешно звучит, старомодно, да? Но это правда… Она разливает шампанское по бокалам, потом, не скрываясь, достает из-за пазухи склянку, которую дала ей медсестра, высыпает все таблетки горкой на ладонь и делит пополам. Одну часть ссыпает в свой бокал, другую — в бокал мужа. Разбалтывает таблетки чайной ложечкой; взбудораженное шампанское кипит. Александр смотрит. Марина подает ему бокал; держит его одной рукой, другой — поддерживает голову мужа. Александр пьет, и Марина с материнской заботой наклоняет бокал все сильнее, чтобы пилось удобнее. Когда бокал пустеет, Марина неторопливо выпивает свой. — Как вкусно, — говорит она тихо. — Давно мы с тобой шампанское не пили, правда? Марина ложится рядом с ним — щека к щеке. Гладит его голову, прижимает ее к себе. — Я тебе очень благодарна, — шепчет она. — За все, за все… за каждый день. За то, как ты поцеловал меня тогда первый раз… в автобусе, в давке, будто случайно… мы с тобой ехали из парка, и нас ужасно придавили друг к другу, лицом к лицу… А я так и ждала, что ты меня поцелуешь. Ты стеснялся, и я стеснялась, а уже тогда были муж и жена, сразу. Я так тебя люблю, Саша, так… И я знаю, ты — тоже. Это либо есть, либо нет. Но если уж есть… все остальное далеко, неважно. — Ы… Пауза. — Солнышко… — говорит она. — Скоро солнышко пригреет, придет лето… И озера чистые-чистые… Мы всегда будем вместе, — уже невнятно, уже едва слышно лепечет она и прижимается, прижимается щекой к его щеке. — Никогда не расстанемся. А они… они — пусть думают, что живут… Потом слов уже не понять — она еще воркует что-то, но все слабее. Наконец становится тихо. Огарок на блюдце оплывает, догорает. Гаснет.

Возвращения

Все мы выросли из Быковского спецкостюма…

Посидеть за столом с нормальными хорошими

людьми, не слышать ни о долларах, ни об акциях,

ни о том, что все люди скоты… Ой, когда же я

отсюда выберусь!..

А. и Б. Стругацкие. "Стажеры"

Подкатил громадный красно-белый автобус. Отъезжающих пригласили садиться.

— Что ж, ступайте, — сказал Жилин.

Высоченный седой старик, утопив костистый подбородок в воротнике необъятной меховой куртки, исподлобья смотрел, как пассажиры один за другим неторопливо поднимаются в салон. Кто-то легко, от души смеялся, кто-то размашисто жестикулировал, до последней секунды не в состоянии вырваться из спора; кто-то, азартно изогнувшись, наяривал на банджо. Пассажиров было человек сто.

— Успеем, — низким, хрипловатым голосом проворчал старик. Пока они все усядутся…

Третий — уже не старый даже, а просто маленькая, сморщенная, сутулая почти до горбатости мумия, укутанная в плотный теплый плащ и плотный теплый шлем с наушниками, — нелепо запрокинув голову, озирался вокруг. У него были по-молодому живые, но совершенно несчастные глаза. Он словно прощался.

— Ax, да пошли, Алексей, — проговорил он надтреснуто. — Что ты Витю мучаешь? Это еще минут на пятнадцать, не меньше.

— Я никуда не тороплюсь, Григорий Иоганнович, — поспешно сказал Жилин. Крохотное лицо мумии скривилось в иронической гримасе: мол, говори-говори, все мы знаем, что такое чувство такта и жалость к тем, кто одной ногой в могиле.

Огромный и словно чугунный Алексей вынул правую руку из кармана куртки и медленно провел ладонью по редеющим седым волосам.

— Пожалуй… — раздумчиво сказал он.

— Ну, конечно, — сказал его спутник; чувствовалось, что он с трудом сдерживает возбуждение. — Уж ехать, так ехать. Как это у вас говорят? Долгие проводы — лишние слезы!

Алексей покосился на него своими чуть выпученными глазами, в стылой глубине которых проскользнуло едва уловимое недоумение.

— У кого это — у вас? — медленно спросил он. Григорий Иоганнович не ответил. Он смотрел в небо — чистое, синее, без единого облачка, даже без птиц; над аэродромом их разгоняли ультразвуковыми сиренами. Смотрел так, будто и небо это видел в последний раз.

Алексей выждал несколько мгновений, потом повернулся к Жилину.

— Ладно, — повторил он. — В конце концов, не на век едем. Путь, конечно, неблизкий, но, думаю, к вечеру-то уж мы обернемся, — шумно втянул воздух носом. — Тойво, как я понял, дело разумеет.

— Я, Алексей Петрович, вас в гостинице дождусь, — ответил Жилин. — Сниму пару номеров… вы же всяко с дороги устанете. Отоспимся здесь, а уж утром двинем обратно.

— Резонно, — коротко одобрил Алексей Петрович. Еще выждал. С каким-то сомнением покосился на Григория Иоганновича, — но тот так и смотрел в небо, и во взгляде его были тоска и недоговоренность. — Пошли. До свидания, бортмеханик.

— До свидания, — ответил Жилин и неловко шевельнулся, готовясь к прощальному рукопожатию; но Алексей Петрович уже снова упрятал обе руки в-глубокие карманы куртки, а Григорий Иоганнович тяжело опирался обеими руками на трость. Тогда Жилин просто улыбнулся. — Спокойной плазмы.

— Не на век уезжаем, — упрямо повторил Алексей Петрович.

Жилин не трогался с места, пока они шли к автобусу — один неторопливо и громоздко вышагивал медленным, грузным, вечно угрюмым Големом; другой семенил рядом, заметно прихрамывая и далеко выбрасывая вперед свою замечательную трость, к которой за все эти годы так и не смог привыкнуть. Друзья, думал Жилин. Какие друзья. Сколько лет, сколько мегаметров… сколько потерь и эпох — а они все друзья. Даже завидно. Он досмотрел, как Алексей Петрович помогает своему спутнику вскарабкаться по низким, широким ступеням; на ум в миллионный раз непроизвольно пришло знаменитое "Быков есть Быков. Всех немощных на своих плечах" (Юрковского нет так давно, что уже почти не больно его вспоминать — а фраза не старится, и даже мальки с первых курсов, поймав ее невесть откуда, чуть стоит кому из них отличиться, хлопают героя по спине: Быков есть Быков!..). Потом пологий трап беззвучно, как во сне, утянулся внутрь; плавно сомкнулись створки широких, как триумфальные арки, дверей автобуса — и автобус вздрогнул и покатил, широкими протекторами расплескивая воду из рябых от ветра луж. Тогда Жилин повернулся и пошел к правому крылу аэропорта, где располагалась гостиница.