Тропою волка - Михаил Голденков

Освободительный поход по литвинским землям продолжался. Осенью Сапега стал настаивать на объединении литвинских дивизий, чтобы идти на левый берег Днепра. Но упрямый Пац не хотел. Вновь амбиции и капризы шляхты грозили срывом всей кампании. Пац же решил, что с его жмайтской дивизией лучше уж объединиться с Чарнецким, а не со скользким и ненадежным Сапегой. Великий гетман в свою очередь не хотел объединяться с польскими силами. Разозлившись на Паца, Сапега грозил применить силу. В конце концов Сапега предложил объединить дивизии лишь на время кампании, а не навсегда, объяснив выгоду от слияния сил с чисто финансовой точки зрения.

— Это нам поможет подтолкнуть сейм на финансирование армии, и мы получим от великого князя и короля свои деньги! — краснел, тряся кулаками перед Пацем, убеждал Сапега. Пац согласился. Так в сентябре 1660 года армия ВКЛ наконец-то обрела единого командующего. «Уже намного лучше!» — думал Кмитич. Несколько дней войско стояло между Могилевом, созревшим для бунта против царя, и избавившимся от московитов Шкловом. Затем армия перешла на левый берег Днепра. Здесь третьего дня октября состоялся новый смотр войска, благо начавшееся бабье лето способствовало параду: тихая солнечная погода сменила две недели беспрерывных дождей, а в воздухе между гусарскими пиками легкий ветер гонял длинные серебристые нити паука-бокохода, «снегиря» бабьего лета. «Словно нет никакой войны», — думал Кмитич, разглядывая блестевшие на солнце тонкие нити паутинок.

А между тем к Могилеву двигались силы царского воеводы князя Долгорукого, к которому из Полоцка на помощь маршировали потрепанные полки Хованского. Ожидались также и казаки Василия Золотаренко. С войском в сорок тысяч человек Долгорукий встал лагерем около вески Гаспода, в сорока верстах от Могилева. Здесь ему стало известно от местного населения, что Михал Пац всего с четырьмя тысячами солдат находится недалеко от Горок в деревеньке Углы. Долгорукий ужаснулся:

— Между нами не более десяти верст! Нужно быстро атаковать их и разбить, пока не поздно!

Однако от Сапеги к Пацу уже шел на помощь Полубинский с Кмитичем. К ним подключился и Степан Чарнецкий. Время Долгоруковым было упущено, но битва назревала. Неприятелей разделяла лишь узенькая заболоченная речушка Бася, приток Прони, впадающая в величавый Сож.

В этот самый момент израненный и едва не погибший на Полонке князь Хованский получил от царя новый указ: выступить с новгородским полком против Речи Посполитой «куды лутчи и пристойнее тотчас без всякого мотчанья».

Долгорукий двинул войска навстречу Сапеге… Армии стояли друг против друга сутки у села Углы на огромном поле. Затем начались артиллерийские обстрелы позиций друг друга. Вспыхнули короткие разведывательные бои. Извечно крайне осторожный Сапега сейчас решил действовать более решительно. Пять конных хоругвий, ведомых Кмитичем, переправились через Басю и завязали бой с московским войском прямо на его позициях. Кмитич по старой литвинской традиции предложил заманить московитов в засаду ложным бегством. Так и сделали. И враг, в который уже раз, заглотнул эту хитрую наживку: в поле, во время преследования, московиты наткнулись на засаду и, понеся потери, спешно отошли. Через день — вновь стычка, вновь не принесшая победы Долгорукому. И вот 8 октября, на восьмой день после переправы через Днепр, во мраке ночи Великий гетман вывел все свои войска на берег Баси, подготавливая шанцы и артиллерию, чем активно занимался также и Кмитич. Утром был отправлен трубач к Долгорукому, вызывая войско царя на бой.

После очередной артиллерийской дуэли полки Долгорукого, укрываясь за деревянными передвижными укрытиями пехоты гуляй-городом — пошли в атаку на правый фланг, где оборонялся Чарнецкий. Закипел отчаянный бой. «Русский воевода» запросил помощи. Сапега послал на подкрепление Чарнецкому полторы тысячи солдат и сотню гусар Кмитича. Они атаковали и заставили неприятеля отступить. Теперь царские войска вновь скрылись за укреплениями и, казалось, не собирались оттуда выходить.

— Что, битва закончилась? — подъехал Кмитич на коне к Чарнецкому. Тот выглядел жутко рассерженным.

— Трусы! — взревел русский воевода и, пришпорив коня, с двумя офицерами поскакал прямо к позициям московитов.

— Мы пришли сюда сражаться, а не лынды бить! Вечер уже близко! Выходите, трусы несчастные, на честный бой! — кричал, словно былинный богатырь, Степан Чарнецкий, размахивая саблей прямо перед царскими мушкетами. Возможно, это уже второе приглашение к битве подействовало на Долгорукого, и он вновь дал сигнал к атаке.

И вновь деревянные укрепления гуляй-города пошли вперед на позиции литвин, озаряясь вспышками выстрелов и окутываясь облачками порохового дыма. Кинулись вперед конные стрельцы и наемные немецкие драгуны. Вновь жарко пришлось Чарнецкому. Но помощи почти не было. В резерве сидел один лишь Денис Мурашко со своими казаками. Он и поспешил на подмогу Чарнецкому и Кмитичу, чтобы сдержать мощный приступ неприятеля. К Мурашко присоединились добровольцы из местного населения. Прибежали люди из обозов. Кмитич смотрел на этих людей, боясь повтора Варшавы. Но здесь иные были добровольцы, с иными лицами, с иным поведением. От кого-то порой несло легким запахом самогона — хлебнули для храбрости, — но такого раздрая, как под Варшавой, слава Богу, уже не было. Добровольцы были собранны, серьезны и настроены решительно. И атака была отбита. Царские ратники отошли, уволакивая раненых и убитых товарищей.

— Нужна контратака! Нельзя дать им перегруппироваться! — вновь подскакал Кмитич к Чарнецкому. — При малейшей паузе веди своих гусар, а я своих. Одному мне — слишком малые силы!

— Добро! — согласился воевода. — Труби атаку!

Закованные в железо крылатые гусары с пиками наперевес пошли вперед и смяли передние ряды московской пехоты, смешали ее с осенней грязью. В ход пошли палапш. Московитяне, главным образом наемники, бросились бежать. Тяжелая польская конница, громыхая доспехами, гнала и рубила противника. Аналогичная ситуация сложилась и на фланге Кмитича. Он вместе с Оскирко вел в атаку своих гусар. Литвины на рослых сильных скакунах опрокинули укрепления, копыта загрохотали по деревянной поверхности перевернутых щитов гуляй-города. Кмитич с пронзительным свистом припадал на правый бок коня, мастерски рубя своей карабелой — только брызги крови летели во все стороны. Гусары смяли пикинеров, смешали ряды наемных солдат и погнали их, рубя саблями. Сотня драгун московского воеводы Христофора также была смята железной лавой гусар. Враг в панике бежал к обозам. Окровавленное поле боя, сколько хватало глаз, устилали тела убитых и раненых пехотинцев Долгорукого. Это же происходило и на левом фланге, где Полубинский и Пац обратили в бегство немецких солдат. Но, громя врага на флангах, ни Кмитич, ни Чарнецкий, ни Пац, ни Полубинский не видели, что творится в центре, где руководил сам Сапега и находился Михал Радзивилл. Атака конницы, в которой участвовал и Михал, захлебнулась под плотным мушкетным огнем. Не удалось преодолеть и ощетинившийся частокол копий немецких пикинеров. несвижский князь в этой жуткой сече чуть не погиб: под ним убило коня, он упал и даже потерял сознание от удара копытом по голове — каска смягчила удар. Два солдата оттащили Михала назад и, перекинув через седло, повезли в лагерь. В это время, пригибаясь к земле от пролетающих ядер, отходила и литвинская пехота, понеся значительные потери. Врагу оставили несколько пушек и знамен, брошенных при хаотичном отходе. Сапега, который и сам чуть не погиб, также потеряв коня, вернулся в свой лагерь под защиту наступившей октябрьской ночи.