В погоне за утром - Майкл Роэн

С УСПЕХОМ НЕ СПОРЯТ…

НЕ СПОРЯТ…

НЕ СПОРЯТ…

ТЫ НЕ МОЖЕШЬ СПОРИТЬ…

С ОГУНОМ…

Я сделал такой глубокий вдох, что он стоном отозвался в моих ушах, откинул назад голову и с силой ударив подбородком в грудь, прикусил…

И в ту же секунду тени отступили от меня, и я остался лежать на земле, задыхаясь, сплевывая кровь, лившуюся изо рта. Язык у меня страшно болел, но единственное, что я сделал, это прокусил его сбоку. Опасность захлебнуться мне не грозила. Я увидел пристально смотревшего на меня Джипа, затуманенный взор Молл и в конце ряда – широко раскрытые полные ужаса глаза Клэр. Этого я вынести не мог.

– Все в п-порядке! – с трудом пробормотал я, лихорадочно стараясь придумать причину тому, что я так заметался. – Это н-ничего. Просто, как сказал этот ублюдок, – у меня зад и вправду примерз! Мне бы…

Я был ошеломлен их реакцией. Даже Ле Стриж отодвинулся от меня в полном ужасе, чуть не свалив меня на землю ошейником, что было не слишком любезно с его стороны; остальные отшатнулись с выражением на лицах, которого я не мог понять.

– Эй! – сказал я, стараясь выговаривать слова более отчетливо и выплевывая запекшуюся кровь. – Все в порядке! Я просто говорил, что мне не помешало бы сейчас выпить этого чертова рома, потому что…

– Да! – хрипло прокаркал Джип. Я всего лишь один раз видел его таким бледным, это было после ДУПИИ. – Но как получилось, что ты сказал это на креольском наречии?

– На креольском? – Теперь уже я был ошеломлен. – Но я не знаю креольского! Французский – немного, но… – Я попытался произнести это снова. И просто-таки услышал, как мой собственный голос изменился, почувствовал, как ослабли и трансформировались мышцы в моей глотке, и звук, вышедший из нее, был невероятно глубоким и замогильным. Я ощутил, как язык мой сформировал новые звуки, новые оттенки голоса – другие слова, другой язык и совсем другой голос.

– GRAINE MOAINE 'FRET! DON'MOA D'RHUM!

Проклятие, это действительно креольский!

Тени передо мной закачались, горло внезапно сжалось, и я понял, что голос сейчас снова станет моим.

Но прежде, чем я сумел выдавить хоть слово, Ле Стриж, пристально смотревший на меня, прошипел:

– Давай! ПРОДОЛЖАЙ! Не борись с этим! – И он стал связанными ногами возить по кукурузной муке, теперь уже покрывавшей толстым слоем всю землю перед нами, рыча от усилий и пытаясь изобразить рисунок. Сложный рисунок – ничего удивительного, что он так пыхтел, – это было фантастическое изображение чугунного литья, гравировки на портике или на воротах…

Без предупреждения удары по железу стали нарастать крещендо, бешено забили барабаны, стараясь не отставать, – и вдруг все оборвалось. Неожиданное отсутствие звуков было еще хуже, чем просто тишина. Больше похоже на пистолет, готовый выстрелить, на спичку, поднесенную к фитилю. Я поднял глаза – и через пространство встретился с далеким взглядом Дона Педро, непроницаемым, как сама Ночь. Он подал знак мечом, с которого капала кровь, и двое из его Бекаров-аколитов спрыгнули с алтаря и зашагали к нам. В их руках были веревочные поводки – должно быть, остались от животных. Барабанный бой возобновился, медленным суровым раскатом. На ходу они запели в такт бою, выговаривая слова с деловитой, уверенной настойчивостью.

Si ou mander poule, me bait ou.

Si ou mander cabrit, me bait ou.

Si ou mander chien, me bait ou.

Si ou mander bef, me bait ou.

Я был поражен, обнаружив, что понимаю их – и даже слишком хорошо.

Если ты попросишь у меня цыпленка, я найду его…

Держу пари, они могли это сделать. Толпа расступилась перед ними, потом отхлынула назад. Один или двое из толпы стали глумиться, орать и размахивать бутылками, но большинство присоединились к пению. На их искаженных лицах отражалась странная нечеловеческая смесь жадности и страха.

Si ou mander cabrit sans cor

Coteme pren'pr bai u?

Ou a mange viande moins,

Ou a quitter ros pour demain?

Если ты попросишь у меня безрогого козла,

Куда мне за ним идти?

Съешь ли ты мясо с моих костей,

А кости оставишь на завтра?

Вот оно, наконец. Малые жертвоприношения – животных – уже были совершены. ЛОА были здесь в лице тех, в кого они вселились. И я не сдался так просто. Теперь, как и предсказывал Ле Стриж, Дону Педро надо будет сломить их, подчинив своей воле, и им придется брать меня силой. Для этого потребуется новая кровь, более сильная – manges majeurs. Человеческая кровь. Наша.

Они приближались к нашему концу ряда, по-видимому, собираясь начать с самого Ле Стрижа. Тот не обращал на них внимания, просто продолжал скрести своими башмаками в грязи и вязкой муке, всхлипывая про себя от усилий. Я вдруг понял, что он тоже поет, в такт барабанному бою – произносит свои, какие-то еще более странные, запутанные заклинания.

Par pouvoir St. Jacques Majeur,

Ogoun Ferraille, negre fer, negre feraille,

negre tagnifier tago,

Ogoun Badagris,

negre Baguido Bago,

Ogun Batala…

Казалось, ритм барабанного боя вколачивал эти слова в мой мозг, как множество гвоздей. Я ОЩУЩАЛ их с такой силой, что она не укладывалась в рамки понимания. И я чувствовал нечто большее, нечто, заставившее меня забыть об опасности, унижении и обо всем прочем. Мне было нужно…

Мне нужно было выпить – притом очень нужно. Нужнее, чем когда-либо. Вообще-то я не питал пристрастия к бутылке, но сейчас жажда заставляла меня жадно сглатывать в ожидании хотя бы капли. Теперь танцоры толпились вокруг нас, завывая, как коты, и плюясь, но все, что мог видеть, были проклятые бутылки. И то, что они потягивали ром из бутылок и проливали его, в то время, как у меня не было ни капли, неожиданно привело меня в страшную ярость. Я заорал на них, и когда они в ответ лишь завопили и стали глумиться, я почувствовал, что закипаю, как чайник. В слепой ярости я потребовал свою долю, замолотил по земле связанными кулаками и заревел:

– RHUM, MERD'E'CHIENNE! D'RHUM…

Я был немного ошеломлен тем, как это у меня вышло, так громко, что мой голос заглушил и толпу, и барабаны. Я увидел, как приближавшиеся аколиты заколебались, а толпа отхлынула назад.

РОМ УХОДИЛ ОТ МЕНЯ!

Я протянул руку к ближайшей бутылке и обнаружил, что каким-то образом мои запястья стали свободны, хотя с них по-прежнему свисали разорванные путы. Мои ноги были все еще связаны – я не мог понять, почему – и я освободил их с торжествующим воплем, затем попытался схватить ту бутылку – и растянулся лицом в грязи.

Ну, конечно! Вокруг моей шеи был этот проклятый железный ошейник и цепь – и другие были скованы точно так же! Что мы им – спаниели или как?!

Я с негодованием постучал по железу. Я услышал свой голос, скорбно вопрошавший, почему мой старый друг, мой верный старый слуга так со мной обращается. Разве он не знает меня? Неужели не узнал своего старого хозяина? Я нежно ласкал изношенное старое железо – и чувствовал радость, подступавшую и дрожавшую в этом живом железе, словно собака с готовностью приветствовала хозяина. Я услышал, как взвизгнул от восторга замок, извиваясь и отыскивая путь к свободе, и поющий звон бешеного избавления, когда ошейник слетел с моей шеи.