Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи - Коллектив авторов

Далее, пытаясь сделать ей комплимент, он говорит, что «не отдал бы одной этой маленькой английской девочки за целый сераль одалисок с их глазами газели, формами гурий и тому подобное».

Эти слова еще больше задевают Джейн, и она отвечает возлюбленному:

«– Вы помните, что вы говорили о Селине Варанс, о бриллиантах и шелках, которыми задаривали ее? Ну, так я не буду вашей английской Селиной Варанс. Я останусь по-прежнему гувернанткой Адели, буду зарабатывать себе содержание и квартиру и тридцать фунтов в год деньгами. На эти средства я буду одеваться, а от вас потребую только…

– Чего же?

– Уважения. И если я буду платить вам тем же, мы окажемся квиты».

Он же, вроде бы шутя (хорошенькие шутки), обещает: «Сейчас ваша власть, маленький тиран, но скоро будет моя, и тогда я уж вас схвачу и посажу, выражаясь фигурально, вот на такую цепь (при этом он коснулся своей часовой цепочки)».

Условности имеют значение для Джейн, но они имеют значение и для Рочестера. Он не может любить ее как равную, не может преодолеть предрассудки и воспитание, заставляющие его смотреть на женщину как на объект, который нужно завоевать. Он не может сам прийти к мысли о равноправии любящих, равноправии мужа и жены, ему нужна хорошая встряска, нужно почувствовать себя бессильным и зависимым, чтобы понять: всем, что возвышало его над Джейн, он владел не по праву, а по прихоти судьбы, ее же упорство и верность были исключительно ее заслугами, и за них ее можно и нужно не только любить, но и уважать.

Хотя сама Шарлотта писала, защищая своего героя: «Он не эгоистичен и не предается порокам. Он дурно воспитан, поддается заблуждениям и ошибается, когда ошибается, из-за опрометчивости и неопытности», но сдается мне, что она прощала ему ошибки юности, потому что любила его – почти как Джейн.

И все же – почему Джейн так любила мистера Рочестера, еще задолго до его перерождения? Для меня ответом стала одна фраза из романа: «У мистера Рочестера была такая способность распространять вокруг себя радость (или так, по крайней мере, мне казалось), что даже и те крохи, которые случайно перепадали мне, бедной перелетной птице, казались мне пиршеством». Стиснутая в тисках зависимости и викторианских условностей, приученная контролировать свои чувства, Шарлотта тем не менее прекрасно знала, что ей нужно для счастья: радость, непринужденность, понимание, дающее внутреннюю свободу. Недаром ее Джейн, объясняя искалеченному мистеру Рочестеру, почему она предпочла его красивому, образованному и, вне всяких сомнений, гораздо более уравновешенному и морально устойчивому Сент-Джону, скажет: «Он человек возвышенной души, но он суров, а со мной холоден, как айсберг. Он не похож на вас, сэр, я не чувствую себя счастливой в его присутствии. У него нет ко мне снисходительности, нет и нежности. Его не привлекает моя молодость, он ценит во мне лишь мои полезные моральные качества». Ей не казалась такой уж привлекательной мысль, что ее будут использовать, пусть даже в благих целях. Ей хотелось быть творцом, а не инструментом.

Признание

«Джейн Эйр» вышла даже раньше романов Эмили и Энн, в октябре 1847 года, в издательстве «Смит и Эльдер». Сотрудник издательства по фамилии Уильямс, который переписывался с «Каррером Беллом», послал рукопись Теккерею и тут же получил восторженный отзыв. Теккерей писал: «Лучше бы вы не присылали мне „Джейн Эйр“. Я так увлекся, что потерял (или, если угодно, приобрел) целый день, читая ее в самое горячее время – моей рукописи дожидались в типографии. Не могу догадаться, кто ее автор; если женщина, она владеет языком лучше, чем большинство дам, либо получила „классическое“ образование. Отличная книга – ее герой и героиня превосходны, написана щедрым, честным, если можно так выразиться, слогом… Сюжет мне более чем близок. Иные любовные эпизоды заставили меня прослезиться, к недоумению Джона, который появился с углем для камина… Не знаю, зачем я все это пишу вам, разве для того, чтобы сообщить, что я растроган и пленен „Джейн Эйр“. Это, конечно, женская рука, но чья? Передайте привет и благодарность автору, чей роман – первое английское сочинение, которое я в силах был дочитать до конца за много времени (теперь писать романы умеют лишь французы)».

Когда Ньюби увидел, с какой скоростью разлетаются экземпляры у его конкурентов, то поспешил выпустить в свет «Грозовой перевал» и «Агнесс Грей», намекнув, что их автор – одно и то же лицо.

Этого правдолюбивая Шарлотта стерпеть уже не могла. Преодолев смущение, она вместе с Энн отправилась в Лондон и предстала перед изумленными издателями. Те, придя в восторг от самой идеи: три сестры, и все пишут, – тепло приняли девушек, показали им столицу. Полные впечатлений, сестры Бронте вернулись домой к Эмили, которая не захотела участвовать в этом демарше.

В 1847 году настал звездный час Энн. Она написала второй роман, в котором отказалась наконец от черно-белых героев и плоской интриги. Ее книга «Незнакомка из Уайлдфелл-холла», несмотря на романтическое название, повествовала о вещах в высшей степени неромантических: о том, как быстро алкоголь превращает любящего мужа и отца в чудовище, от которого можно спастись только бегством. Энн никогда не была замужем за алкоголиком, но у нее был брат-алкоголик, она часто видела аристократические попойки в семьях, где служила, и поэтому могла писать, опираясь на собственный опыт.

К слову, Шарлотта была не слишком довольна работой сестры. Уже после ее смерти она писала в предисловии к «Незнакомке»: «Выбор темы был большой ошибкой. Трудно даже вообразить что-нибудь более чуждое натуре автора. Побуждения, продиктовавшие этот выбор, были чистыми, но, думается, несколько болезненными. Ей довелось наблюдать возле себя в течение долгих лет страшные следствия дурного использования талантов и злоупотребления способностями. Натура ее была чувствительной, замкнутой и меланхоличной. То, что она наблюдала, глубоко проникало ей в душу и причиняло вред. Она столь долго и упорно сосредотачивалась на этом, что в конце концов уверовала, будто на нее возложен долг изобразить каждую подробность (разумеется, используя вымышленные характеры, события и положения) в предостережение другим. Она ненавидела свой труд, но упорно его продолжала. Когда ее уговаривали, она видела в самых веских доводах лишь предлог для самопотакания. Нет, она должна быть честной. Она не должна лакировать, смягчать или умалчивать. Эта продиктованная самыми лучшими побуждениями решимость истолковывалась неверно и навлекала на нее сердитые порицания, которые она сносила, – как и все, что было ей тяжело, – с кротким неиссякаемым терпением».