Сорок пять - Александр Дюма

Обыкновенные люди находили тут повод к насмешке.

Шико же – основания глубоко задуматься.

Сам Шико был так мало тем, кем казался, что и в других он умел разглядывать сущность за оболочкой. Поэтому для него Генрих Наваррский был загадкой, которую он пока никак не мог разгадать. Знать, что Генрих Наваррский – загадка, а не просто какое-то явление жизни, – уже означало знать довольно много. Поэтому Шико, сознавая, подобно греческому мудрецу, что он ничего не знает, знал гораздо больше всех других.

Другие на его месте шли бы сейчас, подняв голову, свободно говоря то, что вздумается, с душой нараспашку. Но Шико ощущал, что ему надо внутренне сжаться, говорить весьма обдуманно и по-актерски наложить на лицо грим.

Необходимость притворяться внушила ему прежде всего природная его проницательность, а затем и тот облик, который принимало на его глазах все окружающее.

Очутившись в пределах маленького наваррского княжества, чья бедность вошла у французов в поговорку, Шико, к своему величайшему изумлению, уже не обнаруживал на каждом встречном лице, на каждом жилье, на каждом камне следов гнусной нищеты, изглодавшей богатейшие провинции гордой Франции, которую он только что покинул.

Дровосек, проходивший мимо него, положив руку на ярмо своего любимого вола; девушка в короткой юбке, легкой походкой выступавшая с кувшином на голове, подобно хоэфорам античной Греции;[50] старик, который напевал себе под нос, качая седой головой; птичка в комнатной клетке, которая щебетала, клюя зерно из полной кормушечки; загорелый парнишка с худощавыми, но сильными руками и ногами, игравший на ворохе кукурузных листьев – все, казалось, говорило с Шико живым, ясным, понятным языком, с каждым шагом все словно кричало ему:

– Смотри, здесь все счастливы!

Иногда, внимая скрипу колес на дороге, спускающейся в ложбину, Шико испытывал внезапное чувство ужаса: ему вспоминались тяжелые колеса артиллерийских орудий, проложивших глубокие колеи по дорогам Франции. Но из-за поворота возникала телега виноградаря с полными бочками, на которых громоздились ребятишки с лицами, красными от виноградного сока. Когда его заставляло внезапно насторожиться дуло аркебуза, высовывающееся из-за протянувшихся изгородью смоковниц и виноградных лоз, Шико вспоминал о трех засадах, которых он так удачно избежал. Но это оказывался только охотник со своими громадными псами, шагавший по полям, где изобиловали зайцы, по направлению к холмам, изобиловавшим куропатками и тетеревами.

Хотя была поздняя осень и Шико оставил Париж в туманах и изморози, здесь стояла отличная теплая погода. Высокие деревья, еще не потерявшие листьев, – на юге они их никогда полностью не теряют, – бросали со своих, уже покрытых багрянцем крон синюю тень на меловую почву. В лучах солнца сияли до самого горизонта ясные, четкие, не знающие оттенков дали с раскиданными там и сям белыми домиками деревень.

Беарнский крестьянин в опущенном на ухо берете подгонял среди лугов низкорослых лошадок стоимостью в три экю, которые скачут, не зная устали, на своих словно стальных ногах и делают одним духом двадцать лье. Их никогда не чистят, не покрывают попонами, и, доехав до места, они только встряхиваются и тотчас же начинают пощипывать первый попавшийся кустик вереска – свою единственную и вполне достаточную для них еду.

– Черти полосатые! – бормотал Шико. – Никогда еще не видел я Гасконь такой богатой. Беарнец, видно, как сыр в масле катается. Раз он так счастлив, есть все основания думать, как говорит его братец, король Франции, что он… благодушно настроен. Но, может быть, он сам в этом не признается. По правде говоря, письмо это, даже на латинском языке, очень меня смущает. Не перевести ли его на греческий? Но, бог с ним, никогда не слыхал, чтобы Анрио, как называл его кузен Карл Девятый, знал латынь. Придется сделать для него с моего латинского перевода французский, но – expurgata,[51] как говорят в Сорбонне.

И Шико, рассуждая таким образом про себя, вслух наводил справки – где находится в настоящее время король.

Король был в Нераке. Сначала полагали, что он в По, и это заставило нашего посланца доехать до Мон-де-Марсана. Но там местопребывание двора уточнили, и Шико, свернув налево, выехал на дорогу в Нерак, по которой шло много народа, возвращавшегося с кондомского рынка.

Как должен помнить читатель, Шико, весьма немногословный, когда надо было отвечать на чьи-либо вопросы, сам очень любил расспрашивать, и ему сообщили, что король Наваррский ведет жизнь очень веселую и неутомимо переходит от одного любовного приключения к другому.

На дорогах Гаскони Шико посчастливилось встретить молодого католического священника, человека, занимавшегося продажей овец, и офицера, которые славной компанией путешествовали вместе от Мон-де-Марсана, болтая и бражничая всюду, где останавливались.

Эта случайная компания в глазах Шико отлично представляла просвещенное, деловое и военное сословия Наварры. Духовный отец прочитал ему распространенные повсюду сонеты на тему о любви короля и прекрасной Фоссэз, дочери Рене де Монморанси, барона де Фоссэз.

– Позвольте, позвольте, – сказал Шико, – я что-то не понимаю: в Париже считают, что его величество король Наварры без ума от мадемуазель Ла Ребур.

– О, – сказал офицер, – так то же было в По!

– Да, да, – подтвердил священник, – то было в По.

– Вот как, в По? – переспросил торговец. Как простой буржуа он, видимо, был осведомлен хуже всех.

– Как, – спросил Шико, – значит, у короля в каждом городе другая любовница?

– Это весьма возможно, – продолжал офицер, – ибо, насколько мне известно, когда я был в гарнизоне Кастельнадори, его возлюбленной была мадемуазель Дайель.

– Подождите, подождите, – прервал его Шико, – мадемуазель Дайель, никак, гречанка?

– Совершенно верно, – подтвердил священник, – киприотка.

– Простите, простите, – вмешался торговец, радуясь тому, что и он может вставить слово, – я-то ведь из Ажана!

– Ну и что же?

– Так вот, могу совершенно точно сказать, что в Ажане король знался с мадемуазель де Тиньонвиль.

– Черти полосатые! – сказал Шико. – Ну и бабник! Но, возвращаясь к мадемуазель Дайель, я немного знал ее семью…

– Мадемуазель Дайель была очень ревнива и постоянно угрожала королю. У нее имелся красивый кривой кинжальчик, который всегда лежал у нее на рабочем столике. И вот однажды король ушел от нее, захватив с собой кинжал и говоря при этом, что не хочет, чтобы с его преемником случилась беда.

– Так что сейчас его величество целиком принадлежит мадемуазель Ле Ребур? – спросил Шико.