Сорок пять - Александр Дюма

– Вы правы, Мейнвиль, действительно, я сошла с ума, но потом…

– О, потом это другое дело; сколько угодно, сударыня.

– Да, мне он тоже кажется подозрительным, как и моему брату.

– Подозрителен или нет, – сказал Мейнвиль, – но это честный парень, а честные люди сейчас редкость. Нужно признать нашу удачу; чужой, неизвестный нам человек падает с неба, чтобы сослужить нам такую службу.

– Не важно, не важно, Мейнвиль; если мы не должны заниматься им сейчас, проследите за ним позже, по крайней мере.

– О сударыня, – ответил Мейнвиль, – позже, я надеюсь, нам не будет необходимости следить за кем бы то ни было.

– Действительно, я сама не знаю, что я болтаю сегодня вечером, вы правы, Мейнвиль, я потеряла голову.

– Полководцу, вроде вас, сударыня, дозволено накануне решающей битвы быть озабоченным.

– Это правда. Наступила ночь, Мейнвиль, а Валуа вернется из Венсена ночью.

– О, у нас пока есть время; сейчас еще нет восьми часов, сударыня, да кроме того, наши люди еще не прибыли.

– Все хорошо знают пароль, не правда ли?

– Все.

– Это надежные люди?

– Проверенные, сударыня.

– Каким образом они прибудут?

– Поодиночке, как случайные путники.

– Сколько человек вы ждете?

– Пятьдесят; этого более чем достаточно; поймите же, кроме пятидесяти человек, у нас будет две сотни монахов, стоящих столько же, сколько солдаты, если не больше.

– Как только наши люди прибудут, выстройте монахов на дороге.

– Они уже предупреждены, сударыня; они загородят дорогу, наши толкнут на них карету, ворота монастыря будут открыты, и их придется только закрыть за каретой.

– Пойдем ужинать, Мейнвиль, это даст нам возможность провести время. У меня такое настроение, что я готова передвинуть стрелку часов.

– Час настанет, будьте спокойны.

– Но наши люди, наши люди!

– Они будут вовремя; едва пробило восемь часов, время еще не упущено.

– Мейнвиль, Мейнвиль, мой бедный брат просит послать врача; лучший врач, лучшее лекарство для раны Майена будет прядь волос с тонзуры Валуа, и человек, который отвезет ему этот подарок, будет хорошо встречен.

– Через два часа, сударыня, этот человек поедет к нашему дорогому герцогу в его убежище. Он уехал из Парижа как беглец, а вернется сюда как триумфатор.

– Еще одно слово, Мейнвиль, – сказала герцогиня, остановившись на пороге комнаты.

– Что угодно, сударыня?

– Наши друзья предупреждены?

– Какие друзья?

– Члены Лиги.

– Боже упаси, сударыня! Предупреждать буржуа – это значит бить в набат на колокольне собора Нотр-Дам. Как только все будет сделано, то прежде, чем кому-либо это станет известно, у нас будет возможность послать пятьдесят курьеров, но тогда пленник будет надежно заперт в монастыре, и мы сможем защищаться против целой армии. Если это будет нужно, мы тогда, ничем не рискуя, можем кричать со всех крыш: Валуа принадлежит нам!

– Ну-ну, вы ловкий и осторожный человек, Мейнвиль, и Беарнец имеет основания называть вас Менлиг (руководитель Лиги), я как раз собиралась сделать то, что вы говорите; но это как-то смутно брезжило у меня в уме. Вы знаете, как велика моя ответственность, Мейнвиль, вы знаете, что никогда, ни в какие времена ни одна женщина не предприняла и не завершила дела, подобного тому, о котором я мечтаю.

– Я это хорошо знаю, сударыня, поэтому и трепещу, давая вам советы.

– Итак, подведем итоги, – властно продолжала герцогиня, – монахи спрятали под рясами оружие?

– Так точно.

– Люди, вооруженные шпагами, на дороге?

– Сейчас они уже должны быть там.

– Горожане будут оповещены после события?

– Это дело трех курьеров; в десять минут Лашапель-Марто, Бригар и Бюсси-Леклер будут оповещены, а они, в свою очередь, предупредят других.

– Прежде всего прикажите убить двух болванов, они ехали по обеим сторонам кареты, это даст нам возможность рассказывать о событии так, как будет для нас выгоднее.

– Убить этих бедняг! – сказал Мейнвиль. – Вы считаете, что необходимо их убить, сударыня?

– Например, Луаньяка? Нечего сказать, потеря!

– Это доблестный воин.

– Негодяй, сделавший карьеру; точно так же, как другой верзила, который ехал слева, чернявый, со сверкающими глазами.

– Ну, этого мне не так жалко, я его не знаю; но я согласен с вашим мнением, сударыня, у него достаточно неприятный вид.

– Значит, вы отдаете его мне? – сказала, смеясь, герцогиня.

– О, охотно, сударыня.

– Очень вам благодарна.

– Бог мой, сударыня, я ведь не спорю с вами. Если я что и сказал, то лишь ради вашего доброго имени и ради чести той партии, к которой мы принадлежим.

– Хорошо, хорошо, Мейнвиль, всем известно, что вы человек добродетельный. Если понадобится, вам можно даже выдать в этом свидетельство. К этому делу вы не будете иметь никакого отношения; они, как защитники короля, падут, защищая его. Я только поручаю вашему вниманию этого молодого человека.

– Какого молодого человека?

– Который только что был здесь. Посмотрите, действительно ли он ушел, не шпион ли это, подосланный нашими врагами.

– Сударыня, – ответил Мейнвиль, – я к вашим услугам.

Он подошел к балкону, приоткрыл ставни и просунул голову наружу, стараясь что-нибудь разглядеть.

– Какая темная ночь!

– Самая что ни на есть отличная, – возразила герцогиня, – чем она темнее, тем для нас лучше. Бодритесь, бодритесь, капитан.

– Да, но мы ничего не увидим, а ведь нам очень важно все видеть.

– Бог, чье дело мы защищаем, видит за нас, Мейнвиль.

Мейнвиль, по всей вероятности, не был так уверен, как г-жа де Монпансье, в том, что бог помогает людям в подобных делах. Он снова расположился у окна и, вглядываясь во мрак так напряженно, как только мог, замер в неподвижности.

– Видите вы каких-нибудь прохожих? – спросила герцогиня, потушив из предосторожности свет.

– Нет, но я различаю конский топот.

– Это они, это они, Мейнвиль. Все идет хорошо.

И герцогиня мельком взглянула на знаменитые золотые ножницы, которым предстояло сыграть в истории такую великую роль.

Глава 11

Как дон Модест Горанфло благословил короля перед монастырем святого Иакова

Эрнотон вышел из дворца опечаленный, но совесть его была спокойна. Ему исключительно повезло: он признался в любви принцессе крови, а затем последовала важная беседа, благодаря которой она сразу забыла об этом признании – настолько забыла, что оно уже не могло повредить ему теперь, и не настолько все же, чтобы оно не могло стать ему полезным впоследствии.