Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Богиня, я простой человек…

– Будь проклята твоя простота! Тебя следовало бы задушить твоим золотом!

Она хотела потребовать его немедленного увольнения или, по крайней мере, настаивать на том, чтобы в будущем он приносил ей всю корреспонденцию, но оба эти указа должны были исходить от Эхнатона. В отчаянии она задумалась, что случилось с тайными донесениями осведомителей, разбросанных по всей империи, которые тщательно отслеживал его предшественник, и решила, что, возможно, их деятельность прекратилась. Она развернулась, глубоко вздохнув, вышла на солнечный свет и потянулась к руке Хайи.

– Помоги мне сесть в носилки, – велела она. – Я намеревалась сегодня вечером еще поговорить с Хоремхебом, но слишком устала. Пусть меня отнесут в мой дом, Хайя, а к Хоремхебу пошлешь завтра.

Она улеглась в носилках, согнувшись от ноющей боли в животе и борясь с чувством одиночества, которое всегда усиливалось от усталости. В этот вечер она трапезничала одна, отказавшись принять Эйе, который приходил справиться о ее самочувствии, и велела рано загасить лампы. Хайя занимался делами в гареме. Это еще не все, – думала она, засыпая. – Я должна поговорить с Тадухеппой. Мне следовало привезти ее тетушку из Малкатты. Должна навестить Мекетатон. Я не спросила об Анхесенпаатон, не поговорила с Мериатон и просто оттягиваю момент встречи с Эхнатоном наедине. Так много нужно сделать, попытаться понять, прежде чем я смогу начать спасать хоть что-нибудь.

Вечером следующего дня она встретилась с братом и Хоремхебом в своем саду, подальше от любопытных ушей. Мутноджимет пришла вместе с мужем и теперь, пока они разговаривали, лежала, грациозно разметавшись на траве и полуприкрыв глаза. Тейе знала, что молодой женщине можно доверять, и на самом деле молчаливое присутствие Мутноджимет как-то успокаивало ее. Меня раздражает собственная дочь, и я не выношу свою вторую племянницу, – думала Тейе, поглядывая на неясно вырисовывающиеся формы Мутноджимет, – но к этой женщине испытываю глубокую привязанность. Хоремхеб говорил тихо, подавшись вперед в кресле и уперев локти в смуглые колени.

– Я убежден, что фараон не станет слушать никого из нас. Он верит, что с его приходом к власти в облике воплощения Атона на земле начинается возвращение к истинной Маат не только в Египте, но и во всем мире. Волнения за пределами наших границ он истолковывает просто как борьбу менее просвещенных против этого знания. По существу, он уверен, что все это постепенно затихнет само собой, когда Атон явит всем свое могущество. Ему самому не нужно ничего делать. Атон восторжествует, как только из Ахетатона его сияние распространится по всей земле, чтобы захватить и просветить всех людей.

– Думаю, что моей дочери тоже нравится в это верить, – вставил Эйе. – Она безрассудно смела и мстительна, но она распознает власть, когда видит ее, и идея мирового господства, воплощенная в Атоне, пьянит ее. Ты говоришь, царица, что припугнула ее убийством скульптора Тутмоса, но Нефертити без колебаний пожертвует им, чтобы удержать твоего сына.

– В таком случае не будем ждать. Нет нужды сейчас лишать юношу жизни, но было бы полезно сказать фараону об интрижке жены. Если нам не удается убедить Нефертити действовать с нами заодно, тогда чем скорее мы вобьем клин между нею и фараоном, тем лучше.

Тейе говорила спокойно, но ее сердце, вопреки здравому смыслу, сжималось от жалости к Эхнатону. Она не могла отрицать его неспособность вести за собой, его неумение держаться отстраненно и с достоинством – жизненно важные качества для фараона, но мысль о том, что придется лишить его веры в Нефертити, была горька. В своем простодушии он купил любовь управителей, но даже Хоремхеб, к которому он сначала относился по-дружески, не мог дать ему ту слепую преданность, которой он жаждал. И ты, Эйе, – задумчиво рассуждала про себя Тейе, глядя на брата. – Хотя я люблю тебя, я думаю, что сейчас не вверила бы тебе свою жизнь. Ты предал меня, когда покинул Малкатту, и теперь обсуждаешь, как предать своего фараона. В твоих глазах Эхнатон – не более чем фишка, а Египет – игральная доска. Ты будешь сидеть между Эхнатоном и мной, не доверяя в полной мере никому из нас, пока не увидишь, в чью сторону качнулись весы.

– Полагаю, такой план может быть опасен, – возразил Эйе. – Если доверие фараона к Нефертити пошатнется, он с еще большей страстью обратится к Атону за утешением. Атон запрещает насилие над человеком. Азиру ухватился за это, едва успел приехать. Несмотря на мои попытки опорочить его, он заискивал перед Эхнатоном и отрицал свою вину, хотя о ней свидетельствовали немногие оставшиеся верными наместники Египта, что еще есть за границей.

– То, что я предлагаю, не такой уж и опасный план, как ты думаешь. Я ставлю себя на место Нефертити. Конечно, сын повернется к матери после такого сокрушительного разочарования.

– Или муж к жене? – криво усмехнулся Эйе. – Сейчас ты можешь надеяться повлиять на него только как мать.

– Я не собираюсь снова ложиться с ним в постель, – устало сказала Тейе. – Я горько сожалею о своей слабости, сожалею, что позволила ему вообще разделить со мной ложе.

– Думаю, было бы лучше оставить все подобные интриги и просто отобрать у него Египет.

Это был голос Хоремхеба. Теперь он откинулся в кресле, в сгущающейся темноте сада невозможно было разглядеть выражение его лица, он сидел, закинув ногу на ногу и обхватив руками подлокотники кресла. Тейе скорее почувствовала, чем увидела, как он напряжен. Они с Эйе повернулись к нему в повисшей тишине, и, наконец, Тейе тихо сказала:

– Продолжай, военачальник.

– Его презирают жрецы всех богов, кроме жрецов Мемфиса и Она. Над ним смеются все придворные, живущие от его щедрот. Он сделался объектом насмешек во всем мире, вождей различных племен и народов, которые снова начинают гордиться своей военной мощью. Твой сын лишил нас империи, богиня. Нельзя допустить, чтобы он лишил нас и страны.

При словах Хоремхеба Тейе обнаружила, что до боли крепко сжимает подлокотники кресла и почему-то не может их отпустить.

– Он – воплощение Амона, царевич царской крови, истинный сын фараона, – горячо ответила она, инстинктивно бросаясь на защиту сына, – верит он в это или нет. И поднять на него руку – значит погрешить против Маат.

– Я не говорю об убийстве. – Низкий голос Хоремхеба зазвучал умиротворенно. – Пусть царствует, пока не будет готов принять правление царевич Сменхара. Но отстраните его от командования армией и используйте ее, чтобы начать войну за возврат утраченного.

– И, я полагаю, ты возглавил бы такую армию? – невозмутимо отозвался Эйе. – Ты и вправду так наивен, Хоремхеб?