Светлячок надежды - Кристин Ханна

К июню местные жители забыли о мрачной зиме и не оправдавшей ожидания весне. В июле, когда вновь открылись фермерские рынки, люди уже начали жаловаться, что лето одиннадцатого года оказалось слишком жарким.

Подобно цветам в саду Мара всю зиму копила силы – или обнаруживала в себе те, что у нее всегда были.

Был конец августа. Время смотреть вперед, а не оглядываться назад.

– Ты уверена, что хочешь сделать это одна? – спросил отец, подходя к ней. Она закрыла глаза и прижалась к нему. Отцовские руки обняли ее, поддержали.

– Да, – сказала Мара.

В этом она была абсолютно уверена. Ей нужно кое-что сказать Талли. Она все тянула, надеясь на чудо, но теперь поняла, что чуда не будет. После аварии прошел почти год, и Мара собиралась уехать в колледж. Вчера вечером она помогала отцу в работе над его документальным фильмом о беспризорных детях – и эти дети со впалыми щеками, пустыми глазами и фальшивой бравадой потрясли ее до глубины души. Теперь Мара понимала, как ей повезло, что у нее есть семья и дом. «Я рада, что вернулась», – сказала она в камеру, когда отец снимал ее. Но ей нужно было сделать кое-что еще.

– Я обещала маме одну вещь, и должна выполнить обещание, – сказала Мара.

Отец поцеловал ее в макушку.

– Я горжусь тобой. Я тебе уже это говорил?

Она улыбнулась.

– Каждый день с тех пор, как я избавилась от розовых волос и пирсинга.

– Не поэтому.

– Знаю.

Он взял ее за руку и повел к машине, припаркованной рядом с домом.

– Осторожнее на дороге.

Теперь эти слова наполнились для Мары совсем другим смыслом. Кивнув, она села на водительское сиденье и повернула ключ зажигания.

Стоял чудесный летний день. Толпы туристов высаживались с парома на остров, заполняя тротуары в центре Уинслоу. На другом берегу залива поток транспорта, как обычно, был очень плотным, и Мара медленно двигалась на север.

В Снохомише она свернула с шоссе и выехала на улицу Светлячков.

Остановив машину у дома, Мара помедлила секунду, глядя на серую сумку с эмблемой универмага «Нордстром», лежавшую на сиденье рядом с ней. Наконец взяла сумку и пошла к двери.

Воздух был свежим и чистым; пахло зреющими на солнце яблоками и персиками. Отсюда Мара видела маленький разноцветный огород Дороти – ярко-красные помидоры, зеленые бобы, ряды покрытой листьями брокколи.

Постучать Мара не успела – дверь открылась, и на пороге появилась сама Дороти в цветастой тунике и мешковатых брюках с накладными карманами.

– Мара! Талли тебя ждала! – воскликнула она, обнимая Мару. Эти слова она произносила каждый четверг вот уже почти год. – На этой неделе Талли дважды открывала глаза. Думаю, это добрый знак. Правда?

– Конечно, – напряженным голосом ответила Мара. Несколько месяцев назад, когда это началось, она действительно так считала. В первый раз у нее перехватило дыхание, она тогда сидела у кровати Талли. Она позвала Дороти и ждала, наклонившись вперед и приговаривая: «Давай, Талли, возвращайся…»

Мара подняла серую сумку:

– Я принесла кое-что почитать.

– Отлично! Значит, у меня будет время покопаться в огороде. В этом месяце сорняки совсем одолели. Хочешь лимонад? Домашний.

– Хочу. – Она прошла вслед за Дороти в сверкающий чистотой дом. С потолочных балок свисали пучки сушеной лаванды, наполняя воздух своим терпким ароматом. В кувшинах благоухали розы, на всех горизонтальных поверхностях были расставлены металлические подносы.

Дороти исчезла в кухне и вернулась с запотевшим стаканом лимонада.

– Спасибо.

Они посмотрели друг другу в глаза, потом Мара кивнула и пошла по длинному коридору к комнате Талли. В лучах света из окна голубые стены мерцали и переливались, словно море.

Талли лежала на больничной кровати с приподнятым подголовьем – глаза закрыты, рыжие с проседью волосы вьются вокруг бледного, худого лица. Кремовое одеяло натянуто до самой шеи. Грудь Талли равномерно поднималась и опускалась. Вид у нее был спокойный. У Мары, как всегда, мелькнула мысль, что Талли откроет глаза, широко улыбнется ей и скажет: «Привет».

Мара заставила себя подойти к кровати. В комнате пахло кремом для рук с гарденией, который любила Дороти. На тумбочке лежал потрепанный томик «Анны Карениной» в бумажной обложке – Десмонд уже несколько месяцев читал Талли этот роман.

– Привет, – поздоровалась Мара с крестной. – Я уезжаю в университет в Лос-Анджелесе. Конечно, ты знаешь, я уже несколько месяцев об этом говорю. Забавно, правда? Думаю, мне нужна спокойная обстановка. – Мара заломила руки. Она не за этим сюда пришла. По крайней мере, сегодня.

Много месяцев ее не оставляла надежда на чудо. Теперь пора попрощаться. И еще кое-что.

Сердце громко билось в груди. Мара взяла стул, села, придвинулась к кровати.

– Ведь это из-за меня ты разбилась на машине, да? Потому что я была самой последней дрянью и продала интервью журналу. Объявила всему свету, что ты наркоманка.

Молчание, в которое погрузилась комната, навалилось словно свинец. Доктор Блум – и все остальные тоже – пыталась убедить Мару, что в случившемся с Талли нет ее вины, но все было безуспешно. И во время каждого приезда Мара просила прощения у Талли.

– Мне так хочется, чтобы мы с тобой могли начать все сначала. Я так по тебе скучаю. – Тихий голос Мары дрожал.

Она помолчала немного, вздохнула, подняла с пола серую сумку и достала оттуда свое главное сокровище. Дневник матери.

Дрожащими руками она открыла дневник и увидела надпись, сделанную угловатым, неразборчивым почерком Талли: «История Кейт».

Мара долго смотрела на эти два слова. Неужели она все еще боится прочесть то, что написано на этих страницах? Ведь она должна хотеть узнать, о чем думала мать перед смертью, но сама мысль об этом вызывала у нее панику.

– Я обещала ей, что прочту дневник вместе с тобой, когда буду готова. Я не очень готова, а ты – это не совсем ты, но я уезжаю, а доктор Блум говорит, что пора. Она права. Пора.

Мара опять вздохнула.

– Ну вот, – сказала она и принялась читать вслух.

Паника всегда начинается одинаково. Сначала тяжесть в низу живота, переходящая в тошноту, потом одышка, с которой никак не удается справиться. Но причина моего страха каждый день разная; я никогда не знаю, что может вывести меня из равновесия. Это может быть поцелуй мужа или печаль в его глазах, когда он выпрямляется. Иногда я вижу, что он уже скорбит по мне, скучает – хотя я еще здесь. Но хуже всего молчаливое согласие Мары со всем, что я говорю. Я бы все отдала за наши прежние ссоры, яростные и нескончаемые. И это первое, что я хочу тебе сказать, Мара: наши ссоры – это и есть настоящая жизнь. Ты старалась освободиться от роли моей дочери, но не знала, как быть собой, а я боялась тебя отпустить. Это замкнутый круг любви. Жаль, что я не сразу поняла это. Бабушка сказала мне, что я раньше тебя пойму, что ты сожалеешь об этих годах, и она была права. Я знаю, ты жалеешь о многом, что говорила мне, как я сожалею о своих словах. Но все это не важно. Я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя, и я знаю, что ты тоже меня любишь.