Светлячок надежды - Кристин Ханна

Это просто слова, правда? И тем не менее я хочу, чтобы ты меня услышала. Будь ко мне снисходительна (я много лет ничего не писала), и ты кое-что узнаешь обо мне. Это моя история, впрочем, и твоя тоже. Она началась в 1960 году в маленьком поселке на севере, в дощатом доме на холме над пастбищем. Но счастливой она стала в 1974-м, когда в доме на противоположной стороне улицы поселилась самая крутая девчонка в мире…

Мара забыла обо всем, погрузившись в историю одинокой четырнадцатилетней девочки, над которой смеялись одноклассники и которая искала защиты у любимых героев книг.

Они называли меня Кутей и потешались над моей одеждой, но я никогда не отвечала им, а только крепче прижимала к груди обернутые коричневой бумагой учебники. В том году моим лучшим другом был Фродо, а еще Гэндальф, Сэм и Арагорн. Я воображала себя участницей сказочных приключений героев Толкиена.

Мара прекрасно себе это представляла: незаметная девочка, которая однажды вечером смотрела на звезды и встретила другую одинокую девочку. Несколько случайных слов, и в эту ночь родилась дружба, которая изменила их жизни.

Мы считали себя красивыми. Ты уже дошла до этого этапа, Мара? Мода уводит тебя в какое-то странное, бессмысленное место, но ты все равно смотришь в зеркало и видишь крутую, волшебную версию самой себя. Со мной так было в восьмидесятые. Разумеется, Талли полностью контролировала мой гардероб…

Мара дотронулась до своих пушистых черных волос, вспоминая, какие они были розовые и жесткие от геля…

Когда я встретила твоего отца, это было чудо. Не для него – по крайней мере, тогда, – а для меня. Бывает, что тебе повезет – ты смотришь человеку в глаза и видишь свое будущее. Я бы хотела, чтобы такую любовь узнали мои дети – не соглашайся ни на что меньшее.

Я брала на руки своих детей, смотрела в их темные глаза и видела дело всей своей жизни. Свою страсть. Свое предназначение. Может, об этом теперь не принято говорить, но я родилась для того, чтобы стать матерью, и я наслаждалась каждой секундой своего материнства. Ты и твои братья научили меня всему, что нужно знать о любви, и расставание с вами разбивает мое сердце…

Дневник неспешно вел Мару через все годы жизни матери, а когда подошел к концу, солнце уже опускалось за горизонт, и незаметно подкрался вечер. Из окна в комнату лился оранжевый свет заката. Мара включила лампу и стала читать дальше.

Вот и все, что я хотела тебе рассказать, Мара. Ты боец, бунтарь. Я знаю, что мой уход причинит тебе сильную боль. Ты будешь вспоминать наши споры и ссоры.

Забудь о них, девочка. Просто ты – это ты, а я – это я. Помни все остальное – объятия, поцелуи, замки из песка, которые мы строили вместе, торты, которые мы украшали, наши с тобой разговоры. Помни, как я тебя любила – всю, такую, как ты есть. Ты для меня самая лучшая, Мара, и я надеюсь, что когда-нибудь ты тоже поймешь, что для тебя я самая лучшая. Пусть все остальное уйдет. Просто помни, как мы любили друг друга.

Любовь. Семья. Смех. Именно это я вспоминаю, когда все уже сказано и сделано. На протяжении всей жизни я часто думала, что мало делаю или мало чего хочу. Надеюсь, мне простится моя глупость. Я была молода. Я хочу, чтобы мои дети знали, как я горжусь ими и как я горжусь собой. Мы были друг для друга всем – ты, папа, мальчики и я. У меня было все, чего я когда-либо желала.

Любовь.

Вот что остается и в жизни, и в памяти.

Мара смотрела на последнее слово – память – сквозь слезы, застилавшие глаза и мешавшие видеть. Сквозь этот влажный туман проступал образ матери, знакомый до мельчайших деталей – светлые непослушные волосы, зеленые глаза, которые смотрели прямо тебе в душу, умение различить, когда хлопок двери означал приглашение, а когда нет, ее приступы смеха, когда она никак не могла остановиться, как она откидывала волосы с глаз Мары и шептала: «Всегда, моя девочка», прежде чем поцеловать на ночь.

– Господи, Талли… Я ее помню…

Я чувствую, как бьется мое сердце. А в нем словно приливы и отливы – шелест летнего ветерка, барабанная дробь.

Воспоминания о звуках.

Но теперь в моей тьме появилось что-то новое; оно пробивается ко мне, беспокоит, нарушает размеренный ритм сердца.

Я открываю глаза, даже не осознавая, что они были закрыты, но разницы никакой нет, потому что я не вижу ничего, кроме окружающей меня бесконечной тьмы.

– Талли.

Это я. Вернее, была я. Я снова его слышу, мое имя, и по мере того, как буквы соединяются в слово, до меня доходят крошечные искорки света – наверное, светлячки или лучи фонариков, которые танцуют вокруг меня и мечутся из стороны в сторону, будто стремительные крошечные рыбки.

Слова. Светящиеся точки – это плывущие ко мне слова.

– …замки из песка, которые мы строили вместе…

– …самая крутая девчонка в мире…

– …ты для меня самая лучшая…

Я узнаю этот голос и делаю резкий вдох; он гремит у меня в груди, как пара игральных костей.

Мара.

Я слышу ее голос, но слова принадлежат Кейт. Ее дневник. Я столько раз перечитывала его за эти годы, что выучила наизусть. Неожиданно для себя я понимаю, что меня тянет куда-то вперед, и протягиваю руки. Тьма давит на меня, обездвиживает; огоньки проносятся мимо.

Кто-то берет меня за руку. Мара. Я чувствую ее теплое и сильное пожатие, чувствую ее пальцы на своей руке – единственное реальное ощущение в этом чужом для меня мире.

– Ты можешь ее слышать, – говорит Кейт.

Я поворачиваюсь и вижу, что она рядом – словно купается в ярком, каком-то неземном свете. Я вижу ее, окруженную сиянием, вижу зеленые глаза, белокурые волосы, широкую улыбку.

Сквозь тьму до меня доносятся слова: «Господи, Талли. Я ее помню».

Я тоже помню. Себя. Свою жизнь, уроки, которые я не усвоила, и людей, которых очень любила и которых подвела. Я помню, что видела сама: как они все собрались у моей кровати и молились за меня. Я хочу вернуть их. Хочу вернуться.

Я смотрю на Кейт и вижу все в ее глазах – наше прошлое. И еще что-то. Тоску. Я вижу, как она всех нас любит – меня, мужа, своих детей, родителей, вижу, как эта огромная любовь мечется между надеждой и невозможностью выразить себя.

– Что ты хочешь, Талли?

Слова Мары падают вокруг нас, мерцая в воде и опускаясь на мою кожу, словно легкие поцелуи.