Любавины - Василий Шукшин

– Какой? – не понял Андрей.

– Такой вот – ни глаз, ни рожи.

– Специальность такая.

– Бросить ее надо к чертовой матери, специальность такую. Плохая, значит.

– А мне нравится.

– Ехал бы учиться… Может, в люди выйдешь. Башка-то есть ведь.

– А сейчас я что, не человек?

– Тэ-э… человек, – Ефим презрительно сморщился, махнул рукой. – Костомелить-то так любой сумеет, дело нехитрое.

Андрей промолчал. Ефим ушел в горницу, пнул кошку, заматерился в полголоса. Ему очень хотелось, чтоб Андрей вышел в большие люди. Он завидовал отцам, у которых сыновья служили офицерами или учились в институтах. Он не одну ночь думал о том, как он пошлет Андрея в институт, как тот приедет к нему на побывку и они пойдут вместе по деревне. Хотелось на старости лет доказать людям, что и Любавины тоже могут башкой работать. На Пашку он давно махнул рукой, а на Андрея крепко надеялся, радовался его успехам во флоте… Он знал, что Андрей упрям, если бы захотел, то добился бы многого.

Еще раза два заговаривал Ефим с сыном насчет его дальнейшей жизни. Хитрил, старался разжечь в нем самолюбие.

– Ты же башковитый парень, Андрюха. Ты далеко пойдешь. Давай вот поработай до осени, а там в институт. Все пять лет буду посылать деньги. И братовья помогут. Иван тоже поможет, я говорил с ним. С радостью, говорит, на такое дело не жалко. Ты поговори с ним, он парень умный.

Андрей отмалчивался. Сказал свое и молчал. Ефим злился, но сдерживал себя.

– И баба у тебя вон какая хорошая. От такой не только на пять лет, а на десять можно уехать, и душа будет спокойная. А?

Сын молчал.

…Однажды Андрей пришел домой поздно (в РТС было комсомольское собрание). Было уже темно. Открыл ногой воротца, пошел в ограду. В углу двора, под навесом, невидимая, хрустела овсом лошадь.

«Отец приехал», – подумал Андрей (Ефима попросили помочь перегнать косяк совхозных молодых коней на летнее пастбище, в горы).

Идти в избу не хотелось: Андрей присел на крыльцо, закурил.

Отовсюду капало; ночь исходила соком. Пахло погребом. Нехолодный ветер налетал порывами, шебуршал в огороде сухими листьями подсолнухов, стихал опять.

Андрей запахнул плотнее фуфайку. Он любил сидеть ночами на крыльце. Ночью вокруг много непонятного. В тишине все время кто-то шепчется, кто-то вздыхает… И думается ночью легко.

Неслышно выкатился откуда-то пес Борзя, тихонько визгнул, кинулся Андрею на грудь.

– Ну, шалавый! – незлобно ругнулся Андрей, откинув ногой пса. Затоптал окурок и шагнул в сени. Вытирая сапоги о свежую солому, вспомнил, что сегодня суббота. «Баню пропустил… Ворчать будет Анна Ивановна».

Открыл дверь в прихожую избу, позвал:

– Нюр!… Вынеси полотенце с мылом.

Нюра вынесла полотенце.

– Попозже нельзя было?

– Нельзя.

– Может, все-таки в баню сходишь? Там еще жару много…

– Я сегодня не очень грязный.

Нюра ушла.

Вода в кадушке настыла, о края жестяного ковшика певуче тюкались льдинки (по реке еще шла шуга).

Андрей тихонько мычал под умывальником, охал от удовольствия… Потом догоряча тер пахучим полотенцем гудящее тело.

– От так… Хорошо-о, – приговаривал он.

Вошел в дом.

Ефим ужинал, устало облокотившись на стол. Он был в одной нижней рубахе и в галифе. Еще красный после бани. На стук двери медленно повернул большую голову, кивнул сыну.

Нюра возилась с чугунами в кути.

В доме было тепло, пахло вымытыми полами, свежестираным бельем и березовым веником.

– В баню-то чего не пошел? – спросил Ефим.

– Неохота, – Андрей присел к столу, облокотился, как отец, рассматривая синие квадратики клеенки.

На столе тихонько шипела и потрескивала десятилинейная лампа. Ефим сонно щурился на огонь, нехотя, с сытой ленцой жевал.

Одним только походили друг на друга отец и сын: оба медлительные, оба одинаково насмешливо смотрят. И еще, пожалуй, одинаково думают – спокойно, тягуче… И с большим сожалением отрываются от своих дум. Обликом Андрей походил на покойную мать: скуластый, с ровной прорезью губ, с раздвоенным подбородком. Глаза любавинские – маленькие, умные. Ефим смолоду был поживее, чем сейчас Андрей, побольше говорил, чаще улыбался. В отличие от брата Павла у Андрея постоянно при всех обстоятельствах было одинаковое настроение – спокойное, ровное. Как у человека, который наладился в долгий, знакомый путь.

Нюра поставила мужу тарелку с супом. Он склонился и стал есть.

Ефим облизал ложку, скрипнул стулом – отодвинулся, вынул из кармана кисет.

– Как дела? – спросил он, разравнивая желтым, прокуренным пальцем табак по бумажке.

Андрей, не поднимая головы, сказал:

– Ничего.

Ефим прикурил от лампы (спички лежали рядом на столе, но въедливая крестьянская привычка – на всем экономить, даже на спичках, – брала свое), склонился, локтями на колени… Он устал. И был чем-то недоволен.

– Лога разлились? – спросил Андрей.

– Уже. Реки целые, а не лога.

– Не успеть с ремонтом.

Ефим встал и, сгорбившись, пошел в горницу. Сказал на ходу:

– Четырех жеребят утопили в этих логах-то. Завтра разговор будет с начальством.

– Как так?

– Так… снесло, – Ефим прилег в горнице на кровать; старое железо жалобно скрипнуло под ним.

Долго молчали.

– Меня секретарем выбрали, – сказал Андрей жене.

– Каким секретарем?

– Комсомола.

– В райком, что ли?

– Нет, у нас, в РТС.

Нюра весело посмотрела на мужа.

– Поздравляю, – она была рада за него, только не понимала, за что такого небойкого, неразговорчивого человека избрали секретарем комсомольской организации.

Андрей вылез из-за стола, напился, пошел в горницу, хлопая рукой по карманам, искал папиросы.

– На, опробуй моего, – предложил отец, протягивая свой кисет. – С донником. Гринька сегодня угостил.

Андрей взял кисет, свернул папиросу, прикурил от зажигалки, присел к столу.

– У вас собрание, что ли, было? – спросил Ефим. Он слышал разговор сына с женой.

– Ага.

– И кто же тебя выдвинул?

– Вообще… на собрании.

– А от партии кто там был?

– Ивлев.

Ефим сел на кровати, усмешливо прищурил глаза.

– Ну и как ты теперь?

– Что?

– Ну… – Ефим шевельнул плечом. – Как жить-то будешь?

– В смысле работы, что ли?

– Ну.

– Как жил, так и буду. Это же не освобожденная должность…

Ефим задавил в пальцах окурок. Сказал с сожалением:

– Добродушный ты, ничего у тебя не выйдет на этой работе. Тут надо… – он сжал большой жилистый кулак, показал. – Твердость надо иметь.

Андрей усмехнулся, промолчал.

– И смекалку, – добавил Ефим. Заложил руки за голову снова прилег на подушку. – Это мне бы грамотенку смолоду иметь, я бы шагнул, может… А ты… простой. И шибко доверчивый.

– Работать надо, и все выйдет, – сказал Андрей.

Ефим немного подумал и сказал:

– Конь тоже работает.

– При чем здесь конь?

– Как при чем? Он работает.

– Ну и что?

Ефим ничего не сказал, но, глянув на него, Андрей понял, что он обозлился.

– Ты что думаешь, если человек работает, так и все тут? – заговорил Ефим, повернув в сторону сына лобастую голову.

Андрей листал какую-то книгу. Молчал.

– Я, к примеру с пашни не выезжал вот с таких лет, а ко мне, когда я бригадиром работал, прикатит, бывало, какой-нибудь хрен на легковушке да при галстучке. «Как дела?» А он дел-то этих сроду не знавал. Он их в институте – в тепле, чистенький – выучил, дела-то эти. И я же перед ним хвостом виляю, как пес виноватый.

– Зря, – убежденно сказал Андрей.

– Чего зря?

– Вилял-то.

– Попробуй ты не повиляй!… Герой нашелся. Он образованный человек, а я кто?… Шишка на ровном месте – бригадир. Седня бригадир, а завтра конюх. И то, если трудящие доверют.

– К чему ты это?

– К тому, что жить надо уметь, – Ефим поднял ноги на спинку кровати. – У тебя вон десятилетка, а горб ломаешь больше моего. Как, по-твоему, много тут ума?

– Мне нравится моя работа. Все.

Ефим смерил сына насмешливым взглядом… Заговорил, сдерживая злость:

– Дурак ты, Андрей, на редкость. Соблазнили тебя, как девку, слов красных наговорили, ты и губы распустил. Своим-то котелком надо варить!… Они вот тебя похваливают, в секретари выбрали для утешения, а сами небось все институты позаканчивали, все людями стали…

– Я без красных слов проживу, честным трудом.

– Я тебя что, воровать посылаю?

– Да это… черт знает, сколько уж можно об этом! – Андрей захлопнул книгу, встал. – Вдолбил в голову…

– Тьфу! – Ефим сел на кровати, взбил кулаком подушку, хотел промолчать, но не вытерпел, сказал: – Я думал, тебя хоть в армии обтешут маленько – нет! Партейный, с орденом явился, а дурак дураком.

– Тц…

– Почему ты такой добродушный-то, Андрей? Для чего же ты тогда в партию вступал? Дизелистом-то без партии можно засмаливать – на здоровье.

Андрей погасил окурок, сказал чуть охрипшим голосом: