Неделя в декабре - Себастьян Фолкс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Так что же случилось, Хас? — от нее легко пахнуло зубной пастой.
Он робко улыбнулся:
— Я не очень хорошо понимаю, с чего начать.
— Все же попробуй.
— Думаю, я… сбился с пути.
— Продолжай.
— Ты так добра — позволяешь мне врываться к тебе и…
— Забудь об этом. Просто расскажи мне все. Сбился с пути. Что это значит?
Хасан тяжело вздохнул:
— В жизни бывает очень трудно понять, что по-настоящему ценно, что вечно. Даже понять, что реально, и то нелегко.
Шахла кивнула. Легкая улыбка появилась на ее озабоченном лице, напомнив Хасану, насколько эта девушка умнее его, насколько больше знает.
И он начал медленно подбирать слова, способные хотя бы примерно выразить его мысли.
— Возможно, я был не так одинок, как мне казалось. Наверняка существует немало людей вроде меня, чувствующих, что они… ну, другие. Не такие, как все.
— Но были же и те, кто любил тебя. Всегда были.
Хасан кивнул:
— Я понимаю. Теперь понимаю. Мама… она приходила в мою комнату.
— Есть и другие… — сказала Шахла.
— Да, но это было таким восхитительным, таким чистым. Люди, никогда не знавшие веры, не способны понять, сколько в ней радости. Сияющей, обжигающей радости.
Шахла держала ладони Хасана в своих и молчала, вглядываясь в его лицо.
— И я… Я был счастлив, впервые в жизни. Понял, кто я. А теперь… Теперь…
Слезы брызнули из его глаз, он упал на колени. Шахла тоже опустилась на колени, обвила его руками. Он рыдал, уткнувшись лицом в ее плечо, орошая свитер Шахлы слезами и соплями, а черные волосы ее покрывали его голову. Прошла минута-другая, рыдания Хасана утихли, и объятия Шахлы ослабели, и он пожалел об этом.
В конце концов она отняла от него руки. Хасан поднял к ней пристыженное лицо:
— Прости меня, я так…
— Чшш. Оставайся на месте. — Шахла вышла из гостиной и через минуту вернулась в другом свитере и с коробочкой бумажных носовых платков в руке. — Держи. Я заварю еще чаю.
Опустив чашки с чаем на стол, она сказала:
— Все будет хорошо, Хасан. Понимаешь? Все обязательно будет хорошо.
Он кивнул. Потом набрал воздуха в грудь, собираясь сказать что-то, но отказался от этой затеи — так, точно осуществление ее было делом слишком сложным.
— Ну, — сказала Шахла, — говори уж.
— Ты… Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь, Шахла?
— Нет, Хасан. Не знаю. И никогда не знала.
— Я думаю, что все это время питал к тебе чувства, в которых не решался себе признаться. Все время, какое мы провели вместе. Как друзья. Нам было весело, интересно вдвоем. Думаю, я всегда любил тебя. Правда. Теперь я это просто знаю. Но мне очень трудно всего лишь за день перейти из одной жизни в другую.
На миг облегчение, охватившее Хасана от того, что он сказал это, сделало его словно бы невесомым, однако, взглянув на Шахлу, он вновь ощутил отчаяние — боязнь, что сказанное в чем-то неправильно и это оно лишит его шансов на счастье, какие у него еще оставались.
Хасан сидел в кресле, Шахла — на краешке стола, понурившись, так что лица ее он видеть не мог.
Когда же она наконец подняла голову, Хасан увидел ее улыбку и понял: это оно, будущее.
— Прекрасный мой мальчик, — сказала Шахла. — Я уже три года люблю тебя. Как-нибудь перемаюсь и еще один день.
— О господи, — прошептал он.
Шахла снова сжала его ладони своими:
— Il n’y a qu’une vie, c’est donc qu’elle est parfaite.
— Что ты сказала?
— Это слова поэта, Элюара.
— О котором ты пишешь диссертацию?
— Да. В очень приблизительном переводе — «Жизнь существует только одна, поэтому она совершенна». Главное слово здесь «donc». Не «поэтому», если точно, там нет такой безоговорочности. Скорее, «и потому». То есть: это же очевидно, это естественно.
Хасан кивнул:
— «Жизнь существует только одна, и потому она совершенна». Да, мне это нравится. Я думаю. Можно, я тебя поцелую, Шахла?
— По-моему, нужно. В исламе нет монахинь, Хасан. Он не считает целомудрие добродетелью.
— Спасибо, — минуту спустя сказал Хасан. — И это мне тоже нравится.
Шахла встала, высокая, со струящимися черными волосами, подсвеченными сзади каминным огнем. Хасан смотрел на нее затуманенными глазами и думал, что она прекрасна.
— И когда-нибудь, — сказала Шахла, лицо ее рдело и сияло, — ты сам, по собственной воле расскажешь мне, что же, господи боже, с тобой стряслось.
VСидя в машине, которая везла их с мужем из Норд-парка, Ванесса позвонила по мобильному телефону.
— Что ты делаешь? — удивился Джон. — Уже десять минут второго.
Ванесса словно и не услышала его.
— Алло, Сара? Простите, что звоню так поздно. Вы не будете против, если мы заедем за Беллой? Да, сейчас. Нет, ничего не случилось. Просто я хочу, чтобы она была дома. Что? Да. Мы подъедем минут через десять. Спасибо.
Они усадили сонную девочку на заднее сиденье машины, а когда добрались до дома, Джон, выполняя распоряжение Ванессы, отвел дочь наверх, в ее комнату. Белла сразу же легла и ко времени, когда он закрыл дверь комнаты, уже заснула.
— Больше ночевок у подруг не будет, — сказала Ванесса, как только он вошел в их спальню.
— Это из-за Финна?
— Да. У нас здесь многое переменится, Джон.
— И прекрасно. В доме главная — ты. И всегда ею была. Послушай, а что это за пьяный козел прицепился ко мне во время обеда? Роджер как его там?
— Не знаю. Мне нужно поспать.
— Когда ты собираешься рассказать мне о новом режиме?
— Утром. Сейчас я слишком устала. Но завтра утром ты должен навестить со мной Финна.
— Хорошо. Я посижу немного внизу, почитаю.
Дождавшись, когда Ванесса уснет, Джон Вилс бесшумно покинул дом.
Он уселся в машину, тихо включил двигатель, проехал по Бэйсуотер-роуд, потом по Парк-лейн и, миновав пустынные улицы в районе вокзала Виктории, оказался в сонном царстве Олд-Пай-стрит. Там он потратил десять минут на то, чтобы ублажить систему тревожной сигнализации, скормив ей все необходимые коды и предъявив все ключи и магнитные карточки, и наконец вступил в надежный уют своего кабинета, включил экраны и сел, глядя сквозь мрак в сторону Вестминстерского собора.
Только окно Джона и светилось в высоком пустом офисном здании.
У мусульман воскресенье — рабочий день, поэтому через несколько часов откроются и заработают биржи Дубайя. Вилсу всегда казалось странным, что те немногие компании, которые он признавал своими конкурентами, считают необходимым держать там представительства, — воскресные брокеры, с коими ему предстояло вскоре столкнуться, были людьми, мягко выражаясь, простодушными. Они напоминали ему тех арабов из Залива, что приезжали на Парк-лейн в 1970-х, людей, жаждавших виски, женщин и одежды, украшенной — непременно снаружи — этикетками известных модельеров. И пока его конкуренты будут играть в воскресный гольф или возиться, как то подобает хорошим родителям, со своими детьми, Джон Вилс сможет спокойно и тихо избавить этих молодых людей от значительной части приобретенной ими в последнее время наличности.
Впрочем, к этому он готов еще не был. Вилс прошел в свою личную, примыкавшую к кабинету ванную комнату и там, с нарочитой неторопливостью, побрился, принял душ и переоделся. Чистая рубашка всегда наполняла его уверенностью в себе, и в подогреваемом шкафу его ванной таких, белых, еще не вынутых из прозрачных пакетов, лежало стопкой, помещенной туда «личным закупщиком» Вилса, тридцать штук. А рядом с ними висела на плечиках дюжина угольно-серых костюмов с дополнительными внутренними карманами для шести мобильных телефонов. Каждую из этих рубашек Вилс надевал только один раз.
Чувствуя себя посвежевшим, он заглянул в совещательную комнату офиса и окинул взглядом раскинувшийся внизу, за окнами, Лондон.
Темные улицы таили в себе целые миры, совершенно ему неизвестные, лихорадочно бившиеся за то, чтобы оказаться у всех на виду, привлечь к себе как можно больше внимания: «МестоДляВас», «Параллакс» и «Хусам Нар»; «Подлинная Жизнь», «Звездочет» и «Команда мечты»… Слова Аксии и Творца Бедствий, слова Пророка и Лизы из программы «Это безумие», возможно, звучали, бестелесные, в ушах миллионов людей.
Однако Джон Вилс видел перед собой только здания да их силуэты на фоне реки — видел единицы хозяйственной деятельности.
Он вернулся, чтобы еще раз обдумать дальнейшее, в свой кабинет. План был простым, вся необходимая для его выполнения работа — проделана. В понедельник он вручит Райману фотокопию долгового обязательства Ассоциированного королевского, Райман передаст ее Магнусу Дарку, объяснив попутно все значение этого документа. В среду колонка Дарка увидит свет, после чего начнется паника.
Ассоциированный королевский банк рухнет. Затем его возьмет под свой контроль правительство, и «Капитал высокого уровня» заработает на этом миллионы. А поскольку чума ипотечных задолженностей поразила и другие банки, налогоплательщикам — рабочим и иным простым людям — придется спасать и их. По меньшей мере один американский инвестиционный банк обанкротится, все остальные кинутся за помощью либо к федеральному правительству, либо к гигантским промышленным фирмам. Следом спасение потребуется и нескольким британским банкам — на самом-то деле, по оценкам Джона Вилса, все они, до единого, будут нуждаться в подключении к реанимационной системе. А он, сыграв на понижение их акций, заработает и на этом.