ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Фрэнсис Сондерс

Но не все наблюдатели пришли к аналогичному выводу. В лекции, прочитанной в Нью-Йоркском университете накануне конференции ПЕН-клуба, Конор Круз О'Брайен хорошенько прошёлся по идее интеллектуальной независимости. «Доктор Джекил конгресса, «писатель как независимый дух»... рискует превратиться в г-на Хайда, «писатель как общественный деятель», - сказал он (ссылка на «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда». - Прим. ред.). Писателей прошлого обвиняли втом, чтоони «непричастны к политическим страстям» (Жюльен Бенда - Julien Benda), теперь же, наоборот, «[они] склонны быть отвлечёнными или развращёнными ими» [934]. О'Брайен продолжил разбирать статью в «Инкаунтере», в которой Дэнис Броган (Denis Brogan) похвалил журнал за его борьбу против la trabison des clercs (дословно - предательство клерков) - фраза, с которой Бенда раньше нападал на талантливых авторов, политизировавшихся по материальным соображениям. О'Брайен считал, что «Инкаунтер» последовательно лоббировал идеи, ключевым элементом которых «было навязывание английскому обществу лояльного отношения к американской политике и её методам» [935].

«Нью-Йорк Таймс» опубликовала рассуждения О'Брайена, которые незримо парили над международным слётом ПЕН-клуба и сигнализировали о начале конца Конгресса за свободу культуры.

23. Литературная «бухта Свиней»

«Помните как у Маркса - буржуазные политики 1840-х,

после 48 - те, кто цеплялся за фалды впереди стоящего и

пытался пнуть тех, кто цеплялся за их собственные фалды?

Много фалд будет порвано в грядущем... и у меня есть

серьёзные опасения, что в процессе вырывания фалд

и раздачи пинков, могут пострадать и тестикулы, одна или две».

Обвинение Конора Круза О'Брайена, брошенное интеллигенции Запада в том, что она служит «режиму», вызвало настоящую бурю в то время, когда американские солдаты умирали во Вьетнаме. Прогнило что-то в Датском королевстве, а многие профессиональные антикоммунисты, объединившиеся вокруг Конгресса за свободу культуры, обнаружили, что не могут «избежать ловушки, в которую [их] загнали [собственные] самые глубокие убеждения» [936]. Как опекуны «американского века», они полагали, также как и консервативный обозреватель Джозеф Олсоп, что война во Вьетнаме была «логическим и справедливым расширением американского послевоенного видения и судьбы» [937]. «Пришёл Вьетнам, и наш антисталинизм привыкает оправдывать нашу собственную агрессию, - утверждал Джейсон Эпштейн. - Эти люди загнали себя в настоящий тупик. Их поймали со спущенными штанами: они вынуждены выступать за войну во Вьетнаме, потому что они следовали антикоммунистической линии так долго, что в противном случае они имеют шанс потерять всё. Это они помогли развязать войну во Вьетнаме; это они повлияли на нашу политику с Китаем; это они претворили в жизнь зверский антисталинизм, который олицетворяют собой такие люди, как сенатор Маккарти; это они способствовали застою интеллектуальной культуры в этой стране» [938].

Придя к тому же выводу, Роберт Мерри (Robert Merry), биограф братьев Олсоп, писал: «Через несколько лет станет модным рассматривать эту войну как политическое отклонение, национальную трагедию, которую, возможно, можно было бы предотвратить, если бы американские лидеры просто достаточно чётко увидели ситуацию, чтобы избежать втягивания в эту войну. Но такие рассуждения полностью игнорируют основные факты вовлечения США в войну во Вьетнаме - это было естественное и таким образом, вероятно, неизбежное расширение американской мировой политики, принятой на заре послевоенной эры» [939].

«Город буквально пропитан миазмами безумия. Я затрудняюсь подобрать слова, чтобы описать идиотизм того, что мы делаем» [940], - писал сенатор Уильям Фулбрайт, который совершил экстраординарный переход - от идеолога холодной войны к явному диссиденту. Яростно выступая против Pax Americana и безнадёжной нелогичности его внешней политики, Фулбрайт возглавил атаку «новых левых», к которым он никогда по-настоящему и не принадлежал, против того, что он рассматривал как некритические уступки в американской абсолютной власти: «Ни в исполнительной власти нашего правительства, ни в Конгрессе никто, кроме немногих одиночек, не рассматривал возможность того, что советская политика в Европе могла быть мотивирована болезненными опасениями за безопасность Советского Союза, а не подготовкой к завоеванию мира. В сущности, никто в верхах не воспринимал всерьёз предположение, что советская резкость отражала не силу, а слабость, обострённую памятью о событиях 1919 года, когда западные державы вмешались во внутренние события, хотя и не слишком решительно, чтобы задушить «большевистского монстра» в его колыбели. Наша собственная политика была сформирована без получения выгоды от конструктивного решения спорных вопросов» [941].

Норман Мэйлер столь же убеждённо утверждал, что американская война во Вьетнаме была «кульминацией длинной последовательности событий, которые начались в конце Второй мировой войны. Общее мнение самых влиятельных представителей «станового хребта» американского общества, людей среднего возраста и старше - государственных деятелей, руководителей корпораций, генералов, адмиралов, редакторов газет и законодателей, - обещало интеллектуальный крестовый поход: они заявили с верой, достойной средневековых рыцарей, что коммунизм - смертельный противник христианской культуры. Если бы ему не противостояли в послевоенном мире, то само христианство погибло бы» [942].

На фоне такого разброда «Нью-Йорк Таймс» начала интересоваться тем, что было спрятано в самых тёмных углах чулана американского правительства. В апреле 1966 года читатели издания были изумлены всплеском откровений о ЦРУ. «Нити деятельности ЦРУ как дома, так и за границей кажутся бесконечными. Несмотря на то что спутники, электроника и различные устройства взяли на себя большую часть самой тяжёлой работы, к разведке продолжают привлекать большое количество людей, которые ставят Управление в неловкое положение в различных дипломатических ситуациях, поднимая большое количество проблем, связанных с политикой и этикой. Именно поэтому множество людей убеждены, что ЦРУ - этакий монстр, вроде Франкенштейна, которого никто не в состоянии полностью контролировать... Неужели правительство гордых и благородных людей слишком полагается на «тёмные» операции, «грязные трюки», грубые и незаконные действия «на задворках» мира? Существует ли такая точка в мире, где ответ огнём на огонь, силой на силу, диверсией на диверсию, преступлением на преступление становится столь распространённым и принятым, что там больше не остаётся места для чести и гордости между безжалостными и непримиримыми противниками? Данные вопросы вызывают справедливое беспокойство у людей в США» [943].

Одна из статей от 27 апреля 1966 года, повторила заявления Конора Круза О'Брайена, которые были теперь всем известны, что журнал «Инкаунтер» получал деньги от ЦРУ. Этим вопрос, возможно, и был бы исчерпан, но тут Ласки дал стремительный ответ. Он опубликовал статью Горонви Риса (Goronwy Rees) - человека, которого позже охарактеризовали как «смешного и впоследствии дискредитированного любителя половить рыбки в водах холодной войны» [944]. В этой статье вместо того, чтобы просто опровергнуть обвинения О'Брайена против «Инкаунтера», Рис оклеветал его, подвергая сомнению поведение О'Брайена на посту представителя ООН в Конго несколькими годами ранее. О'Брайен немедленно подал иск по делу о клевете против журнала. По причине отсутствия Ласки (он путешествовал по Южной Америке) и Спендера соредактор «Инкаунтера» Фрэнк Кермоуд, которому не показали колонку Риса перед публикацией, оказался один на один с этой проблемой.

В мае предыдущего года Спендер сообщил Джоссельсону, что он был назначен поэтом-консультантом в Библиотеку Конгресса, американский эквивалент поэта-лауреата (среди его предшественников были Фрост и Лоуэлл, но Спендер стал первым неамериканцем, которому оказали эту честь). Сначала Джоссельсон был в ярости, в июне он писал Маггериджу, что Спендер «был неспособен сопротивляться призыву первой же сирены» [945]. Было решено, что Спендер не будет получать зарплату в «Инкаунтере» в течение года, втечение которого намерен отсутствовать, но Джоссельсон, стремящийся сохранить некоторый финансовый контроль над Спендером, устроил так «чтобы продолжить заботиться о нём вполне красиво» [946]. Он предупредил Маггериджа, что это должно быть «строго конфиденциально». Спендер тем временем посчитал, что Фрэнк Кермоуд станет подходящей заменой, по крайней мере в течение времени, что он будет отсутствовать.

Ласки был рад такому решению. Его отношения со Стивеном (или Стефаном, как он называл его; возможно, по словам Кермоуда, это «своего рода лёгкий укор поэту за то, что он не произносит своего имени на американский манер с буквой «в») всегда были напряжёнными, а теперь и вовсе оказались на пределе. «Насколько хорошими были эти [прошлые] годы, полные работы и многих успехов, настолько плохой частью их являлся Стивен в соседнем офисе, - жаловался он Джоссельсону. - Как я ликовал при каждой потенциальной возможности его отсутствия - и как спокойно было тогда... Я всегда в прошлом (в прошлом году, пять лет назад) отвергал идею замены. Но я иногда даю волю пугающим меня предположениям о том, какова будет моя жизнь рядом с ним в следующие годы... Перспектива жить с этим нытьём, основанным на его собственной, ежедневно обеспокоенной, виноватой совести, получая максимум славы за минимум работы, делая только его собственные книги, пьесы, антологии, статьи, обзоры, передачи... погружает меня в отчаяние. Я не против делать всё это - ведь я люблю это. Я против того, чтобы постоянно быть измотанным этим неудобным чувством обмана... Неужели он стоит всего этого? Должны ли мы постоянно жить под облаком его неискренности и бесхарактерности?» [947] Джоссельсон в конечном счёте согласился с Ласки, что «чем больше времени Спендер проводит в Лондоне, тем больше существует шансов для развития конфликтов, нытья и сплетничанья с его внешним друзьям» [948].