Семена прошлого - Вирджиния Эндрюс

Джори поблагодарил Тони, улыбнулся ей, промыл кисть и, опустив ее в голубую краску, добавил несколько штрихов.

— Никак не найду точного оттенка для неба, — пробормотал он. — Вечно оно меняется… ах, что бы я ни отдал за то, чтобы перенять мастерство Тернера…

Она стояла, наблюдая, как я думала, за тем, как красиво заиграло появившееся солнце на иссиня-черных волнистых волосах Джори. Он перестал бриться, и это шло ему, делая его мужественнее. Он внезапно взглянул на Тони и заметил ее пристальный взгляд.

— Простите за мою небритость, Тони, — смущенно проговорил он. — Но несколько дней и так были потеряны для меня, а сегодня я спешил сделать кое-что до дождя. Ненавижу, когда я не могу выйти порисовать на пленэре.

Она ничего не сказала, продолжая все так же стоять, и солнце красиво золотило ее загорелую кожу. Он также долгим взглядом посмотрел на Тони и добавил:

— Спасибо за маргаритки. Но в честь чего? Наклонясь, она подняла несколько рисунков, которые

были выброшены им в корзину. Прежде чем отнести их в мусоросборник, она задержалась на них взглядом — и вспыхнула.

— Вы рисовали меня, — тихо проговорила она.

— Выбрось это! — резко сказал Джори. — Это все ерунда, нестоящее. Я рисую цветы, горы, неплохо получаются пейзажи, но портреты для меня — сущее наказание. Я никак не могу схватить вашу сущность, Тони.

— А я думаю, что они очень хороши, — несмело запротестовала Тони, не отрываясь от рисунков. — Вы не должны их выбрасывать. Можно мне взять?

Она заботливо расправила складки на листах и подложила их под тяжелую стопку книг на столе для распрямления.

— Меня наняли для того, чтобы ухаживать за детьми и за вами. Но вы никогда не просите меня сделать что-либо для вас. Ваша мать любит играть с детьми по утрам, поэтому у меня остается много времени… Могу я сделать что-нибудь для вас?

Он неторопливо наложил серые тени на низ облаков на акварели, затем развернул свое кресло так, чтобы видеть ее:

— Когда-то я имел на вас надежды, не скрою. Но сейчас я предлагаю вам оставить меня. Простите, но паралитикам незачем играть в эти возбуждающие игры, — добавил он с кривой улыбкой.

Она казалась поверженной его отказом, но не ушла, а села в шезлонг.

— Вот и вы теперь ведете себя так же, как Барт по отношению ко мне. «Убирайся, — кричит он, — оставь меня»… Не думала я, что вы так похожи.

— А почему бы нет? — с горькой иронией спросил он. — Мы же братья — сводные братья… У нас обоих есть свои сложности — и лучше оставить нас одних в такие моменты.

— Я думала, что он — лучший мужчина на свете, — грустно сказала она. — Но теперь я перестала доверять своему собственному мнению. Я надеялась, что Барт женится на мне, а теперь он кричит на меня, приказывает не попадаться ему на глаза. Потом зовет меня к себе и просит прощения. Я хотела бы покинуть ваш дом и никогда не возвращаться, но что-то удерживает меня, будто кто-то нашептывает, что что-то впереди…

— Ну что ж, — сказал Джори, начав снова накладывать мазки, заставляя их ложиться неровно, нарочито пестро, что иногда создавало прекрасный эффект. — Это все — Фоксворт Холл. Люди растворяются здесь и редко уезжают отсюда, попав сюда однажды.

— Но ваша жена уехала навсегда.

— Она — да, тем более, очевидно, она достойна уважения. Я не верил в ее способности.

— Вы говорите с такой горечью.

— Я не горький; я кислый, как маринад. Я вполне доволен своей жизнью. Я как бы вечно парю между Раем и Адом, в некоем чистилище, где ночами бродят призраки моего прошлого. Я слышу звон их цепей, и благодарен им, что они никогда не появляются наяву; а может быть, их просто отпугивает шелест колес моей каталки.

— Но почему вы остаетесь здесь, если это так? Джори резко обернулся к ней, упершись в нее взглядом потемневших глаз:

— Что, черт побери, держит вас около меня? Идите к своему любовнику. Может быть, вам нравится, когда с вами обращаются подобным образом… или, возможно, вы соберетесь с силами и улизнете из этого дома. Ведь вас здесь ничто не держит; вы не прикованы к этому месту, как цепями, воспоминаниями, мечтами, которые никогда не осуществились… Вы и не Фоксворт, и не Шеффилд. К Холлу вас ничто не привязывает.

— Отчего вы так его ненавидите?

— Отчего вы не ненавидите его?

— Иногда ненавижу.

— Тогда поверьте своему чувству и бегите отсюда, пока вы не превратились в одного из нас.

— А как будете жить вы?

Джори подкатил свое кресло к краю цветочных клумб и взглянул на дальние горы.

— Когда-то я жил балетом и ни о чем больше не помышлял. Теперь, когда я не могу танцевать, я должен свыкнуться с мыслью, что ни для кого не представляю интереса. Поэтому мое место — здесь. Я принадлежу ему более, чем любому другому.

— Как вы можете говорить это? Разве вы не верите, что ваша жизнь нужна вашим родителям, сестре, наконец, вашим детям?

— Это смешно: они в действительности не нуждаются во мне. У родителей есть каждый из них. У детей есть мои родители. У Барта — вы. У Синди — карьера актрисы. Я странным образом выпадаю из этой цепи взаимосвязей.

Тони встала, подошла к нему и начала массировать ему шею.

— Спина все еще беспокоит вас по ночам?

— Нет, — хрипло и отрывисто сказал он. Но это была неправда, и я знала это.

Я продолжала состригать розы, спрятанная за кустами, надеясь, что они меня не видят.

— Если она заболит, позовите меня, я сделаю вам массаж.

Джори с бешеной силой развернул свое кресло, так что Тони вынуждена была отпрыгнуть, чтобы не быть сбитой.

— Мне поневоле сдается, что, потерпев неудачу с одним братом, вы взялись за второго, паралитика. Уж он-то не сможет устоять перед вашими чарами, подумали вы, верно. Спасибо, но впрочем, благодарить не за что. Мать вполне сможет помассировать мою больную спину.

Она отвернулась и медленно пошла прочь, дважды еще оглянувшись. Но, оглядываясь, она не рассмотрела, каким взглядом он провожал ее. Она закрыла за собой дверь дома. А я уронила розы и села на траву. Передо мною близнецы в отдалении играли «в церковь». Как и в детстве моих сыновей, мы следовали инструкциям Криса по увеличению обиходного словаря детей, каждый день давая им для усвоения ряд слов. Метод чудесно себя оправдывал.

— И Бог сказал Еве: иди отсюда и не приходи, — детский голосок Дэррена звучал смешливо и лукаво.

Я посмотрела на них попристальнее.

Оба сняли свои песочники и белые сандалии, и Дайдр уже прилепила листочек на крошечный мужской орган брата. Затем она озадаченно посмотрела на то, что находилось на этом месте у нее.