ЖЕРНОВА ИСТОРИИ - Андрей Колганов

Когда мы устроились, Либединский заговорил с Радеком, видимо, продолжая беседу, которая шла здесь до нашего появления:

- И все же, Карл Бернгардович, почему же у вас тогда, в 1923 году, провалилось дело в Германии? Ведь вроде бы дело шло к революции, там были наши опытные кадры - и все вдруг сорвалось? Чего вы не учли?

Радек изобразил кривую улыбку:

- Вы не знаете специфики работы в Германии. Многие наши представители тоже не знали этой специфики, и нередко немецкие товарищи ставили их прямо в тупик. Вот, помнится, был такой случай с одним из наших военных инструкторов в провинциальном германском городке. Он там обучал местных коммунистов, как надо захватывать железнодорожную станцию. Он им говорит: "Как только из центра будет получен условный сигнал о начале революции, вы должны послать на вокзал заранее подготовленную группу из двадцати вооруженных товарищей. Оружие должно быть спрятано, и эти люди, как обычные встречающие, идут в кассу, покупают перронные билеты, проходят на перрон, а затем, при помощи товарищей-железнодорожников задерживают на станции все поезда".

- Немецкие товарищи, - продолжал Карл, - сказали, что это очень хороший и правильный план. "Но, - спросили они, - как же нам быть, если кассира, продающего билеты, именно в этот момент не окажется за окошком кассы? Вдруг он, в виду начинающихся революционных событий, испугается, и уйдет со своего рабочего места? Ведь не можем же мы пройти на перрон без перронных билетов - это ведь было бы противозаконно!".

Присутствующие посмеялись. Радек умело уводил их от серьезного разговора своими анекдотами. Поговаривали, что большинство советских (да и антисоветских) анекдотов, которые тогда ходили по Москве, сочинены именно им.

Пока все смеются, еще раз осматриваю зал. Сквозь папиросный дым, витающий над столиками, видны разнообразные типажи посетителей этого заведения. Тут и писательско-поэтическая братия, и субъекты, на которых крупными буквами написано их нэпмановское происхождение, и советские служащие - от низших до высших, и дешевые проститутки, и холеные дамы - подруги нэпманов или высокопоставленных совслужащих. Но эти последние как раз весьма редко попадаются на глаза. Гораздо больше "прилипал", которые толкутся около писательских и поэтических компаний, в надежде, что когда какой-нибудь нэпман примется угощать знаменитостей, то и им что-нибудь по случаю перепадет.

Тем временем Радек начинает новый анекдот про германских коммунистов. А впрочем, кто его знает, - это вполне мог быть и действительный случай. Во всяком случае, Карл Бернгардович уверял нас, что вот эту историю он не придумал.

- Один из наших журналов осенью 1923 года решил выпустить специальный номер, посвященный революционным событиям в Германии, - начал Радек. - Его редактор обратился ко мне с просьбой достать для этого номера рисунки и карикатуры, сделанные самими немецкими товарищами. Я, в свою очередь, обратился к одному из своих знакомых, - видному члену германской Компартии, - с просьбой заказать такие рисунки у своих товарищей, коммунистических художников. Просьбу тот, конечно, выполнил, но потребовал для себя весьма крупного гонорара в долларах, за, как он выразился, "организационную работу". Проще говоря, пожелал содрать с меня посреднические комиссионные!

Радек всплеснул руками и замолчал, держа театральную паузу.

- И как, слупил он с вас деньги? - не выдержал и поинтересовался Фурманов. Радек ухмыльнулся не без самодовольства и пояснил:

- Долларов я ему, конечно не дал. Он был очень недоволен. Пришлось ему заявить, что если бы Москва стала платить каждому немецкому коммунисту за малейшую услугу, то вся германская революция сделалась бы для нас крайне нерентабельным предприятием. Не уверен, что он понял иронию, заключенную в моих словах - было очень похоже, что он принял их за чистую монету! - Тут Радек захохотал, заражая своим смехом и окружающих. Отсмеявшись, он добавил:

- Впрочем, я уверен, что денежки за это дело он все равно получил, слупив комиссионные - раз уж не удалось взять их с меня - со своих приятелей-коммунистов.

- Прошу прошения, - вступаю в разговор, когда смех окончательно затих. - Вы не подскажете, а где тут у вас расположены удобства…

Вацек Сольский порывается встать, но его опережает Артузов:

- Сидите, сидите! Я тут с краю, мне будет удобнее, - и, обращаясь уже ко мне, - пойдемте, покажу!

Мы покидаем прокуренный зал ресторана, и я получаю возможность глотнуть относительно свежего воздуха.

- Артур Христианович, где тут можно спокойно поговорить? - сразу беру быка за рога.

- Пожалуй, можно пристроиться на лестничной площадке, - он поднимает голову вверх. - Всех поднимающихся или спускающихся будет хорошо видно.

Поднявшись по лестнице, встаем у окна.

- Виктор Валентинович, зачем вы вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются? - голос его мягок, даже полон сочувствия к собеседнику. - Тем более, что все ваши потуги скомпрометировать Генриха совершенно безрезультатны. Он очень исполнительный работник и высоко ценится нашим руководством.

- Вы полагаете, что действия, наносящие ущерб интересам Советской Республики, меня таки никаким боком не касаются? - стараюсь говорить тихо, но не без язвительности. - Или партийный Устав для нас уже пустая бумажка?

- Вот только не надо, Виктор Валентинович, изображать из себя Святого Георгия в белых одеждах, сражающего копьем змия коррупции! - слегка морщится Артузов. - Вы, судя по всему, неглупый человек, и понимаете, что ради достижения результата можно и закрыть глаза на некоторые… побочные эффекты.

- Это я понимаю, - киваю в ответ, - и готов предпочесть человека, который делает дело и добивается результатов, при этом несколько расширительно трактуя возможности наполнить собственный карман, тому, который со всех сторон святой, но в деловом отношении никуда не годится.

Начальник КРО некоторое время молчит, провожая взглядом человека с длинными, до плеч, волосами, в потертом на локтях бархатном пиджаке, с бабочкой, поднимающегося из ресторана наверх, в бельэтаж. Когда тот скрывается из глаз, он по-прежнему негромким голосом осведомляется:

- Раз так, почему же вы столь невзлюбили именно Генриха Григорьевича? Ваши мотивы мне совершенно непонятны.

- Не надо со мной играть в непонятки, пожалуйста! - стою, скрестив руки на груди, и демонстрирую оскорбленную невинность. - Вы ведь не допускаете Ягоду до своих оперативных игр? - Увидев, как вскинулся Артузов, поднимаю руку в предостерегающем жесте:

- Не надо мне ничего объяснять! Ваши дела - это ваши дела, и знать я о них ничего не желаю. Но неучастие Ягоды в них - это факт, который вы отрицать не сможете.

Артузов насуплено молчит. Молчу и я, предоставляя возможность весело сбегающему вниз по лестнице парню лет двадцати, в поношенной гимнастерке, миновать нас. Затем продолжаю, переходя почти что на злобное шипение:

- Так какого же черта вы тогда подставляете своих людей для прикрытия темных делишек разных порученцев Ягоды?!

Артур Христианович срывается с места, и начинает своей пружинистой, летящей походкой выписывать по площадке плавные кренделя, заложив большой палец правой руки за борт френча.

- Генрих Григорьевич - мой непосредственной начальник. Я не могу не выполнять его поручений, - бросает он.

- Любых? - интересуюсь, не скрывая сарказма.

- Считаю для себя абсолютно невозможным интриговать против своего руководителя! - выпаливает Артузов.

- Вам что, бюрократическая иерархия важнее интересов дела?

- Без строгой дисциплины и соподчиненности в нашем деле невозможно! - парирует он.

- Демагогией прикрываетесь? - стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более угрожающе. - Вам что, невдомек, что люди Ягоды компрометируют себя не только с точки зрения советских законов? Тут они уверены, и не без оснований, что зампред ОГПУ их прикроет. Они компрометируют себя с точки зрения законов страны пребывания! А тот же Лурье? Он лезет на совершенно не подходящий для сбыта бриллиантов - тем более нелегального! - германский рынок, и при этом сделано все, чтобы на нем самыми крупными буквами было написано "Я из ОГПУ!". Это же готовые крючки для шантажа и вербовки! - Перевожу дух, и продолжаю напирать на Артура Христиановича:

- Вам что, невдомек, что эти людишки не допущены к каким-либо мало-мальски значимым секретным сведениям? Сами по себе они пешки, но обладающие связями. И откуда тогда их вербовщики будут выдаивать секретную информацию, позвольте вас спросить?! - Махнув рукой, бросаю:

- Можете не отвечать. А вот подумать над моими словами - не только как коммунисту, но и, в особенности, как начальнику КРО - очень советую!

Не давая Артузову опомниться, задаю вопрос:

- И, все-таки, где же тут туалет?

Едва задав этот вопрос, успеваю заметить мелькнувшую на лице Артура Христиановича мимолетную улыбку, и запоздало прикусываю себе язык. Надо же так проколоться! Ведь это слово начнет входить здесь в обиход лет через десять, а то и позже. Впрочем… Ничего страшного в этом, вроде бы, и не усматривается. О чем может подумать начальник КРО? О том, что Осецкий решил пококетничать новомодным иностранным словечком, подцепленным за границей? Пожалуй, других вариантов-то и нет.