Прокурор - Анатолий Безуглов

— Ладно, — кивнул Боржанский.

— Завтра готовь приказ.

— Хорошо. Еще что?

— Сам знаешь, я разрываюсь на части. На мне теперь не только функции Марчука, но и надомники…

— Понятно, — перебил Герман Васильевич. — Какие предложения?

— Бросить на надомников Витюню.

Боржанский задумался, пососал чубук трубки, потом спросил:

— Не рано ли?

— А где я тебе людей возьму? — разозлился Анегин. — Рожу, что ли?

— Что ж, Витюня так Витюня… Введи его в курс дела, покажи, проинструктируй…

— Само собой…

…Вечером того же дня Берестов подкатил к дому Анегина. Евгений Иванович сел в машину и назвал адрес. Поехали через центр города.

Южноморск доживал последние бурлящие курортные дни. Скоро начнется учебный год, мамаши увезут детей-школьников, и наступит пора степенных отдыхающих, с начальственной осанкой и солидными брюшками. Бархатный сезон…

— Послушай, Витюня, — начал Анегин, безучастно наблюдая в окно «Волги» за толпами фланирующих отдыхающих. — Теперь для тебя начнется настоящее дело. Готов?

— Как скажете, Евгений Иванович, — бросил на начальника СЭЦа преданный взгляд Виктор. — Работка-то не очень мудреная?

— Справишься, — заверил Анегин. — Но заруби себе на носу: ты — мой кадр! Дай срок, мы все приберем к своим рукам. Хватит, покуражился! — бросил он кому-то угрозу, но, спохватившись, продолжил: — А сегодня хорошенько запоминай, что к чему. В дальнейшем будешь шуровать самостоятельно…

По адресу, указанному Анегиным, находился чей-то собственный дом. С высоким глухим забором. На условный знак — длинный звонок, короткий и снова длинный — калитку открыла полная черноволосая женщина.

— Привет, Оленька! — поздоровался Евгений Иванович.

Та ответила на приветствие и повела приехавших в дом. При электрическом свете Берестов увидел, что «Оленьке» не меньше пятидесяти.

Анегин сказал хозяйке:

— Познакомься, это Виктор. Теперь вместо меня будет приезжать он.

— Понятно, — кивнула женщина.

Берестов оглядел комнату, в которую попал. Большой длинный стол, какие бывают в пошивочных мастерских, весь устланный раскроенными кусками джинсовой ткани. Тут же стояла электрическая швейная машинка с недостроченными джинсами.

Хозяйка отодвинула крой, положила на стол огромный лист оберточной бумаги, в которую стала заворачивать стопу готовых брюк.

— Какой размер гонишь? — спросил Евгений Иванович, наблюдая за ее действиями.

— Сорок шестой.

— Закончишь партию, переходи на сорок восьмой, — сказал Анегин.

— Ладно, — кивнула женщина. — Но материи осталось всего на тридцать пар, — предупредила она.

— Виктор подкинет, — ответил Евгений Иванович.

Загрузив внушительный сверток в багажник, поехали на другой конец города. И снова — частный дом. На этот раз их встретил пожилой мужчина на протезе. Евгений Иванович называл его по отчеству — Дмитричем. Они забрали из машины сверток с джинсами. Дмитрич повел их не в дом, а в просторный сарай, в котором от стены до стены висело множество веревок. На них, как в казарменной прачечной, было развешано множество брюк. Но не солдатских, конечно, а все тех же джинсов. Тут же стояло большое корыто с мутной серой массой.

— Твой крахмал, — похлопал Берестова по плечу Евгений Иванович.

Он, как и в предыдущем доме, сказал хозяину, что впредь при передаче и получении товара его заменит Виктор.

Дмитрич, отчаянно скрипя протезом, снял с веревок высохшие джинсы и стал упаковывать в тюк.

Анегин, взяв одни брюки, подал Берестову:

— Поставь на пол…

Виктор поставил. Крепкие, негнущиеся, они стояли колом.

— Ткань наша не та, — цокнул языком Евгений Иванович. — Вот и приходится сильно крахмалить. Эх, достать бы импортную!..

Оставив Дмитричу взятую у Оленьки партию для накрахмаливания и прихватив уже обработанные, они направились за город.

Дом, к которому они подъехали, уже был знаком Берестову. По тому вечеру, когда они привозили жену Зарембы на дачу к Боржанскому. Тогда Анегин оставил здесь сверток с кожей.

На этот раз они тут ничего не оставляли, а только взяли.

Молодые парни-двойняшки, различить которых было так же трудно, как две тарелки из сервиза, производили фурнитуру для джинсов. В доме была оборудована целая мастерская с небольшим прессом, станками, штамповочным и другим устройством.

Они передали Анегину и Виктору коробки с «фирменными» пуговицами и разными металлическими нашлепками, которые не могли не привести в восторг помешанных на иностранных вещах.

И, конечно, лейблы. Какие заманчивые, призывные надписи были на этикетках! «Монтана», «Леви», «Супер Райфл», «Ли», «Вранглер»… Короче, выбирай, что нравится!

— Не отличишь от настоящих, правда? — похвастался перед Берестовым начальник СЭЦа.

Близнецы-умельцы при этом скромно молчали.

— Шик! — подтвердил Виктор.

С фурнитурой и накрахмаленными джинсами направились снова в город. Окончательной операцией занималась чета средних лет — муж и жена. Они пришивали к брюкам молнии, этикетки и другие украшения. И тщательно утюжили.

Демонстрируя Берестову готовый экземпляр «импортных» брюк, Анегин спросил:

— Ну, как джинсики?

— Полный отпад! — восхищенно покрутил головой шофер.

Готовый товар повезли к Евгению Ивановичу домой.

— Как видишь, — сказал в машине Анегин, — твое новое дело не хитрое.

— Вроде бы, — кивнул Виктор. — Оленька шьет, Дмитрич крахмалит, у этих близняшек забирать разную там шелупонь и отвозить на заключительную доделку…

— Отлично. Готовую продукцию — ко мне.

— А где брать материю? — поинтересовался Виктор.

— У меня. Башли тоже я выдаю. — Евгений Иванович загоготал: — В конвертике! Как в лучших фирмах на Западе!..

От Юры пришла телеграмма: «Порядок танковых частях целую студент МГУ Гранский».

Телеграмму принесли рано утром. Инга Казимировна до того разволновалась, что за завтраком не притронулась ни к чему, только выпила чашку кофе.

— Ну, что я говорил? — торжествовал Кирилл Демьянович. — Протекция не понадобилась! Так что, мать, надо собирать чемоданы! В Москву, в Москву! Как любили говаривать чеховские героини…

— Прямо бы на крыльях полетела, — вздохнула Инга Казимировна. — Но…

На работу она отправилась в растерянных чувствах.

«Странное дело, — размышляла Гранская, — столько ждала этого момента — и все равно неожиданность».

Было радостно, но в то же время вставал вопрос: что дальше? Ехать в Москву, к сыну? Остаться? Оттягивать решение дальше было невозможно.

В прокуратуре сразу заметили ее состояние. А узнав новость, каждый, естественно, счел нужным поздравить.

— Ну что ж, мой тезка не подкачал, — высказался по этому поводу Юрий Александрович Коршунов, появившийся у следователя в середине дня. — Жаль только, что не пошел по вашим стопам. Мой Валерка категорически заявил, что будет милиционером.

— Сколько ему?

— Пять, — усмехнулся старший лейтенант.

— Значит, решение твердое! — рассмеялась Гранская. Потом уже серьезно добавила: — Вообще-то мой Юрка скорее исключение. В Ленинграде в Институте усовершенствования следователей провели опрос. Большинство ответило, что их дети тоже хотят стать следователями… Ну, я вижу, у вас есть что-то новенькое?

— Так точно, — кивнул инспектор. — Удалось кое-что установить из прошлого Боржанского… Во-первых, из Кривых Бугров он не сразу отправился в Таджикистан, а тринадцать лет обретался в Химках, под Москвой. Между прочим, никто не помнит, чтобы у него были пятна, я имею в виду витилиго…

— И чем он занимался в Подмосковье?

— О-о! — протянул Коршунов. — Делец был отменный! Сначала занялся изготовлением ковров. Он ведь неплохо рисовал… Помните, после войны красавицы у пруда с лебедями, на клеенке?

— Смутно, — призналась Инга Казимировна. — Совсем девчонкой была…

— Бойко шли. Потом, когда справились с разрухой, в магазинах появлялось все больше товаров. И, естественно, ковров. Боржанский перешел на фарцовку. Не ладилось, не знал языков. Как общаться с иностранцами?.. Он пробует себя на ниве валютчика. Накололи свои же, более опытные компаньоны: подсунули фальшивые царские червонцы…

— Это было уже когда? — поинтересовалась следователь.

— Конец пятидесятых годов… Боржанский не унывал. Занялся спекуляцией автомобилями. Кажется, преуспел… А тут начался другой бум иконы, старые картины…

— Шестидесятые годы? — улыбнулась Инга Казимировна.

— Точно… Но ведь надо иметь прикрытие. Боржанский скупил картины у одного художника. Тот был способный, но… — Юрий Александрович щелкнул себя по воротнику. — Кончил белой горячкой… Боржанский действовал с умом. Обнародовал, так сказать, творчество постепенно. Будто сам пишет картины. На выставки давал по нескольку штук. Сначала на самодеятельные, затем на профессиональную областную. Тут он снова чуть не погорел. Один из друзей спившегося художника узнал две-три его работы. Ну и Боржанский быстренько смотался. Причем подальше от Москвы — аж в Среднюю Азию. После того случая он боится выставок, как черт ладана. Не соглашается ни за какие коврижки…