Кей Дач. Трилогия - Сергей Лукьяненко

Компания гопников, идущая навстречу, слегка притихла и ускорила шаг. Девушка с повязкой пожизненного контракта на руке опустила глаза. Клан ее хозяина был не настолько силен, чтобы защищать всех своих рабов, тем более уже не слишком молодых и красивых.

— Плесень, — тихо сказал Дач, проходя мимо очередной рекламы. Голографическое панно приглашало в клуб «всевозрастного садомазохизма». Подобные были по всей Империи, но туда мазохисты приходили по своей воле. Здесь ими почему-то оказывались пожизненные контрактники, нередко — несовершеннолетние.

— Ага, — почти равнодушно согласился Томми. Его шестнадцать лет и без того были недолгим сроком, но он помнил лишь пять последних лет. Четыре из них прошли с Кеем на Джиенахе.

Дач глянул на юношу, но не сказал ни слова. Он знал, на что идет, беря с собой мальчишку на анархическую планету. Либо его психика закалится, станет непробиваемой для любой дряни, либо Томми превратится в циничного подлеца.

До сих пор Кей не мог понять, что же произошло и не возник ли третий вариант — холодное безразличие.

— Я забегу, возьму пива. — Томми кивнул на открытые двери магазинчика. Кей бросил взгляд на вывеску — магазин охранялся кланом Крим. Вполне надежное заведение. В такое он рискнул бы отпустить Томми даже в самом начале, когда ему было двенадцать.

— Мне пару темного, — останавливаясь, сказал Кей. Ему не хотелось рафинированной прохлады, после которой духота навалится с новой силой.

Томми побежал к двери — стройный темноволосый юноша, с еще мягким по-детски лицом, в синих джинсах и футболке с надписью «Большая игра — Смерть!», помогающей казаться своим среди джиенахской молодежи. Во взгляде, которым проводил его Кей, не было любви — только привычная заботливость.

В конце концов, надо ведь отвечать за тех, кого приручил, хотя видит Бог — тот самый Бог — своего маленького убийцу он приручать не собирался.

Дач стоял на тротуаре, глядя в темнеющее небо. Будет дождь — короткий, но все равно приятно. Краем сознания он фиксировал каждого прохожего, оказавшегося слишком близко, неподвижные отблески окон и вращение детектора оружия на перекрестке.

Профессионал его профиля и класса не расслабляется никогда.

9

Сон был кошмаром, но Кей забыл о нем, когда скрипнула дверь и пришлось проснуться. Прежде чем вошедший Томми включил свет, прицельный луч уже коснулся его груди нежным оранжевым пятнышком.

Секунду они смотрели друг на друга — Дач с кровати, Томми с порога. Потом Кей спрятал бластер под подушку. Не «Шершень», на котором не уснул бы и толстокожий булрати, а обычный «Шмель» — излюбленную модель профессионалов.

— Решил стать лунатиком или увидел во сне псилонца? — закипая, спросил Дач. — Я два раза по одному человеку не промахиваюсь…

— Ты кричал.

— Что?

— Кричал. Это тебе что-то приснилось. — Томми пожал плечами, выходя.

— Подожди. — Кей сел. Адреналин еще буйствовал в крови, но теперь он вспоминал. — Что именно я кричал?

Томми заколебался. Потом, словно передразнивая голос Кея, прознес:

— Не смотри на меня… Не смотри!

Кей вспомнил.

— Я пойду.

Дач посмотрел на часы. Четыре по стандартному циклу. На Джиенахе короткие дни и ночи, за плотными шторами уже вовсю рассвело.

— Сядь, Томми.

Юноша присел на кровать. Спальня была маленькой — как все в этой дешевой квартире. Дач рылся в тумбочке. Достал бутылку бренди и отхлебнул. Спросил:

— Будешь?

— Я же еще маленький, — с очаровательной улыбкой ответил Томми.

— Не паясничай.

— Нет. Не хочу.

Кей поставил бутылку на пол, но пробку закрывать не стал.

— Ты еще собираешься спать?

— А что?

— Я хочу тебе кое-что рассказать. После этого ты не уснешь.

— Говори. — Томми зевнул. — После твоего вопля я бодр и крепок.

Дач сделал еще глоток. Он казался скорее возбужденным, чем подавленным.

— На самом деле я этого не кричал.

— Неужели?

— Тогда не кричал. На Хааране.

— Где тебя прозвали «Корь»?

— Вот именно. Понял почему?

— Я глянул в медицинском справочнике. — В голосе Томми появилось любопытство. — Ничего особенного, но тридцать шесть лет назад была пандемия. Погибали в основном дети.

Их глаза встретились, и Дач кивнул.

— Молодец. У нас тогда была неделя… от силы две. И негласный приказ — не оставлять живых. Колония должна была погибнуть вся, чтобы ни один мир Империи больше не посмел переметнуться к чужим. Вся, понимаешь? Неделя сроку, и никакого тяжелого вооружения.

Он потянулся к бутылке, но остановил руку.

— Десяток бомбардировщиков справился бы за день. А так… двадцать тысяч добровольцев на планету с полумиллионным населением. Правда, у нас были тяжелые танки, они и проутюжили всю их армию. Такую же скороспелую, как наша. Все взрослые мужчины Хаарана… с дрянным оружием в руках. Осталось четыреста тысяч. Женщины и дети.

Томми передернул голыми плечами.

— Эта сука… прославленный подручный самого Лемака… полковник Штаф… — Голос Дача неожиданно дрогнул. — Он согнал гражданских в концлагеря… импровизированные. Стадион, полный женщин и ребятишек, пустырь, обнесенный колючкой под током и полный детей… Они шли, как овцы. Ожидали сортировки и ссылки. Он собрал их вместе, Томми! Понимаешь? Было бы легче по домам… поодиночке. Но часть бы ушла, сообразила. Заселен был лишь один материк, голая степь, не спрячешься, но часть бы ушла.

— Выпей, — тихо сказал юноша.

— Мы тянули три дня. Ждали военных кораблей… террор-группы с их газами и вирусами, просто бомбардировщики. Потом Штаф собрал офицеров… у меня было временное лейтенантское звание. И сказал, что придется работать самим.

— Выпей, Дач.

Кей глотнул.

— Многие отказались. Очень многие. Наотрез. Их посадили в транспорты и отправили обратно. Все долетели. Потом им дали ордена, этот сраный «Клинок огня» второй степени. Все честно. Осталась половина, даже меньше. Те, кто понимал — надо. Девять тысяч. Мы прикинули — по сорок четыре на каждого. И по четыре десятых. — Он засмеялся нелепым, чуть пьяным смехом. — Подростков твоего возраста были готовы убивать все. Женщин, как ни странно, тоже. Труднее оказалось с детьми. Я первый сказал, что смогу. И добавил, что корь в прошлом году убила в десять раз больше детей, чем мы, при всем желании, сумеем. Вот и заслужил… прозвище. Имен в газетах не было, цензура бдила. Но слова лейтенанта, «который стал корью», гуляли по страницам долго. Как алкарис узнал имя, почему запомнил — не знаю.