Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

class="p1">- Вечером… Вечером вчера… Нет, уже ночью, он пришёл из кабака, я уже спала, так он меня будил дверь открыть, стали мы с ним говорить, а сам он раздевался, а тут кто-то постучал в окно, оно у нас на улицу выходит, - госпожа Бломберг указывает на окошко. – Он подошёл, а его кто-то по имени назвал… С улицы его имя назвали, он и пошёл к двери и тут же вернулся… - она начала рыдать, и без того не сухим платком вытирая слезы… - А вернулся – уже за живот держался, а по пальцам кровь текла.

- Вы не спросили у него, кто был там, на улице? – на всякий случай спросил генерал, хотя понимал, что это бессмысленно. – Имени он никакого не назвал?

Нет. Она рыдает и качает головой, не в силах произнести ни слова. Говорить теперь с нею не было никакого смысла, женщина, потерявшая мужа, снова плакала… Хотя генерал ни секунды не сомневался, что такая бабёнка долго вдовствовать не будет. А фон Готт тем временем прошёл до стола и, приподняв простыню, заглянул в лицо покойника, но, ничего не увидав там интересного, опустил простыню. И вдруг и говорит женщине:

- Убили твоего Михеля дружки из Малена. Не иначе…

И тут она начинает уже не плакать, а рыдать… И что-то подсказывает генералу, да и его оруженосцу, что она и сама о том догадывается; и тогда Волков берёт её под руку и говорит ей мягко:

- Дорогая моя… ну успокойтесь… успокойтесь, с вами всё будет хорошо… Вы вон какая красавица, замуж опять выйдете, муж ещё лучше у вас будет.

И она кивает ему: да-да, хорошо бы, потом вздыхает… вытирает глаза, старается сдерживаться и не плакать. И, видя это, генерал и спрашивает у неё:

- Так кто приходил к нему, вы того человека не знаете?

Тут женщина качает головой: нет, не знаю… И тут же добавляет:

- Я знаю, кто ему денег давал… Много денег…

- Денег давал? – это было самое интересное. - И кто же это?

- То был товарищ его, они выпивали вместе, он тоже был из городской стражи, но уже ушёл оттуда… Они о том всё время разговаривали… О службе… - она уже успокоилась, но ещё переводила дыхание, вздыхала глубоко.

- И кто же это был?

- То был Тойзе… Генрих его, кажется, звали, он всегда сидел в кабаке у «Трубочиста», что на улице Прядильщиц.

Волков знал о том кабаке. «Дурной кабак, дурное место».

- И много он ему денег дал? – интересуется фон Готт.

- Много, много, - отвечает вдова, - сначала тридцать талеров, потом ещё пятьдесят, и ещё обещал отдать восемьдесят талеров, когда дело будет сделано… - у неё снова начинают течь слёзы, - Михель хвалился, что за простое дело получит больше, чем годовое его содержание.

- Ну, вон, - саркастично замечает оруженосец, стуча себе в ладонь клевцом и поглядывая на прикрытого простынёй покойника, - получил своё сполна.

После этих его слов женщина снова начала рыдать.

«Вот болван!».

Волков мог бы ещё поговорить, но вдову надо было снова успокаивать, а ему не хотелось тут дальше оставаться, и он просто пошёл к выходу; а оруженосец, догнав его уже во дворе, вынес свой вердикт:

- Зарезали его, чтобы денежки не отдавать.

- Полагаете? – интересуется генерал, идя к карете.

- А что? Дело он своё сделал, зачем ему деньги давать, оно всякому восемьдесят монет лишними не будут. Любого бродягу найми, он и пырнёт разок за двадцать талеров. Вот шестьдесят монет и твои, – пояснял свою мысль фон Готт.

- Возможно, вы и правы, - говорит генерал, садясь в карету, - а может, его зарезали, чтобы лишнего не болтал.

- А может, и так, - соглашается молодой воин. – Но всё равно ясно, кто в этом во всём виноват. Ну, в нападении на графа…

- Вот как, - барон уже уселся в карету, но ещё не велел кучеру закрывать дверцу, он слушал своего оруженосца, - и кто же во всём этом виноват?

- Так Малены, – уверенно говорит фон Готт.

- Все? – уточняет Волков.

- Все, – отвечает оруженосец.

- И наказывать надобно всех? – снова спрашивает у него сеньор.

- И наказывать всех.

- И как бы вы это сделали? – Волков хочет послушать молодца, хотя понимает, что тот ничего умного не скажет.

- А так: собрал бы людей, подвёл бы их ночью к городу, человек пятьсот сам бы повёл в город, а остальных расставил бы за воротами в засаде; сам бы начал бить Маленов в городе, а тех, что бежали бы за стену, так засады бы их ловили и били.

- В общем… всех без разбора под нож? – резюмировал Волков.

- А что? Как они к нам, так и мы к ним, - уверенно отвечал оруженосец, - чего с ними цацкаться, вырезали бы их всех, и дело с концом… Всё – город и графство наши.

Тут Волков начал смеяться:

- Теперь ясно, к кому надобно мне обращаться, когда надо будет устроить резню.

- А чего же вы смеётесь? – Фон Готт не понимает. – Чего тут смешного?

- А вы думаете, фон Готт, герцог не взбесится, когда узнает, что вы порезали всю его родню?

- Так она вся тут у него дальняя, - резонно заметил оруженосец.

- И что, думаете, ему понравится, что его родню, пусть и дальнюю, забивали в засадах, как зверей на охоте? Думаете, он то простит? Что же о нём все соседи говорить будут? А другие его родственники, которых ещё не зарезали, что будут о нём думать? Какой же он будет глава фамилии, если за резню не отомстит?

И тут уже оруженосец не находит нужных слов, а Волков и продолжает:

- И пошлёт он в Эшбахт цу Коппенхаузена с тремя тысячами солдат, а город Мален… Все купчишки, все как один, – ну, за редким исключением, – встанут за герцога. И что тогда делать с вами будем?

Молодой человек опять молчит и лишь смотрит на него.

- И придётся нам с вами, дорогой фон Готт, истребитель Маленов, бежать… А куда побежим? В Ланн? К горцам? В Винцлау, может быть? Бросить налаженное хозяйство, на которое я столько лет положил? – и так