Вечный зов. Знаменитый роман в одном томе - Анатолий Иванов

Полипов торопливо поднялся, сел. Ржавый скрип диванных пружин больно резанул по сердцу. Перекосив рот от этой не то воображаемой, не то действительной боли, Полипов, облокотясь на толстые колени, уронил в ладони голову, чувствуя, как горят щеки. И еще почувствовал, что он небрит, забыл побриться, а жена не напомнила, как обычно она это делала. Да, сейчас Лиза для него — ничто, а тогда, тогда?! Он любил ее, боже, как он любил! И не страх перед зловещей папиросой Лахновского склонил чашу весов в сторону предательства, а именно эта любовь. Он надеялся, что Лиза, устав ждать Антона… Глупо, глупо! Но это сейчас ему ясно, что он сделал непоправимую глупость, а тогда… Он не предполагал почему-то, не мог взять во внимание, что Лиза будет такой верной своему чувству к Антону, не предполагал, что Антон окажется великим мастером побегов из тюрем, превзойдя в этом даже Субботина. Едва Антон оказывался на свободе, Полипов выдавал его местонахождение. Через несколько месяцев Антон совершал новый побег — Полипов снова его выдавал… Так продолжалось вплоть до Февральской революции. В мае 1918 года Полипов выдал его в последний раз, сообщив Свиридову, что Антон Савельев в день выступления белочехов будет в Новониколаевске, проездом из Москвы в Томск. Лиза, получив телеграмму от мужа, засобиралась к отъезду. Полипов видел, что Лиза давно уже не жалует его прежней теплотой и искренностью, при встречах с ним замыкалась, становилась холодной, в глазах появлялась ледяная пленочка. И Полипов иногда подумывал с опаской: «Нужели она догадывается обо мне, о той роли, которую я играю в судьбе Антона?» И тут же отметал свои опасения: ни одна душа, кроме Лахновского, не знает об этом. Лишь ему, и то специальным шифром, на условленный адрес, пересылал Полипов сведения об Антоне, о новониколаевской подпольной организации. Только перед самым мятежом белочехов о его, Полипова, деятельности стало известно еще одному человеку — Свиридову. Теперь Полипов не исключал уже, что неясные предположения Лизы, если они у нее были, могут каким-то непредвиденным способом подтвердиться. Однако, несмотря на это, он за несколько часов до прибытия поезда, в котором ехал Антон, пошел домой к Лизе и, почти забыв о всяких предосторожностях, заговорил:

— Лиза! Не езди в Томск! Не езди…

— Что ты говоришь?! — Глаза ее вспыхнули испуганно, в них было великое недоумение. — Он же мой муж!

— Все равно, все равно… — Полипов терял всякий контроль над собой. — Здесь — я, а там тебя некому будет защищать…

— Петр, опомнись! — Лиза уронила в раскрытый чемодан какую-то тряпку. — Разве в Томске не Советская власть?

— Я к тому, что… Здесь я — член ревтрибунала, а там… чужой город… — пролепетал он, чувствуя, что сам выдает себя.

— Странные ты слова говоришь. И всегда как-то вел себя… Каждый раз, когда Антона сажали в тюрьму, ты уверял меня, что он не вернется больше, — задумчиво говорила она. — Уверял с таким видом, будто его судьба была тебе виднее, чем другим… Но он возвращался.

— Он убегал…

— Да, тюремные решетки задержать его не могли. Но каждый раз его местонахождение быстро становилось известным полиции и жандармерии, будто кто…

— А это я выдавал его, — с нервным смешком произнес Полипов, ужасаясь своих слов.

— Да, я невольно об этом думала не раз! — выкрикнула Лиза.

— Спасибо…

— А потом казнила себя за такие мысли… И вот — опять! Твои странные слова…

— Я для тебя всегда был странным. И все же умоляю: не езди в Томск! Не езди…

— Да в чем дело? Объясни же!

— Н-не могу! — прошептал он, в самом деле едва удерживаясь, чтобы не объяснить всего. — Не знаю… Время тревожное. Предчувствие у меня такое… Потому что люблю тебя! Не хочу терять.

Проговорив это, он поднял голову и замолк. Лиза глядела на него неживыми глазами, и лицо ее было как деревянное…

…Полипов резко оторвал свое тело от дивана, пружины опять скрипнули. «Да, да, и здесь, в Шантаре, в день приезда, выйдя из вагона, она поглядела на тебя точно такими же неживыми глазами, и лицо у нее было как деревянное», — будто кто-то посторонний сказал Полипову.

Он, постояв, снова сел и ответил этому «постороннему»: «Ну и черт с ней… Тогда она ничего не знала, а теперь и подавно… Была бы уверена в чем-то — уж наверняка давно бы с мужем поделилась. А этого не заметно, слава богу… А что она думает обо мне, Полипове, про себя — это мне безразлично… К тому же скоро я уеду на фронт… Обязательно уеду. И вновь пути наши разойдутся. И уж теперь-то, надо полагать, навсегда…»

Часть третья

ВЕЛИКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Начавшаяся так неожиданно война странным образом повлияла на отношения Семена и Веры. Война будто проложила между ними незримую полосу отчуждения, преодолеть которую не могли, а может быть, не хотели ни он, ни она. Виделись они редко, говорить им как-то было не о чем. Чувствуя это, они старались побыстрее разойтись.

Однажды вечером Семен вышел из дома покурить перед сном.

— Сем… — окликнула его из-за плетня Вера.

— А-а… Здравствуй. — Он подошел к ней.

— Я давно стою тут, думаю — выйдешь, может. Сходим в кино, а? Мы давно с тобой никуда не ходили.

— Ну, пойдем, — без особого желания согласился Семен.

Они молча дошли до клуба. Молча посидели там, так же молча вернулись. Вера была тихой, задумчивой.

Прощаясь, она прильнула вдруг к нему, зашептала:

— Как же со свадьбой теперь, Семушка? Мы договорились: осенью — и вот осень… И — война. Тебя на войну могут взять. Ты даже добровольцем хочешь, я слышала… А?

— Ну, дальше? — проговорил он, чуть отстраняясь.

— А как же я, если поженимся? С ребенком могу остаться…

— Значит, не надо пока никакой свадьбы. Только и всего.

И он, чувствуя знакомую неприязнь к Вере, оттолкнул прилипшее к нему тело. И тогда она беззвучно заплакала.

— Я знаю, ты думаешь: вот, мол, какая она, и хочется и колется, — заговорила Вера вполголоса, вытирая платочком слезы. — Да, я боюсь… Боюсь остаться вдовой, не успев и замуж выйти. Пуля — она там никого не разбирает.

— Замолчи! — вскрикнул Семен. — Чего ты меня раньше времени хоронишь?

— Ты прости… — Она ткнула мокрое лицо ему в грудь. — Я баба, по-бабьи и рассуждаю… Но я люблю тебя, люблю…

Разговор в тот вечер получился у них длинный, путаный и тяжелый. Договорились, что свадьбу надо отложить до окончания войны. И когда договорились, облегченно вздохнули, будто оба сбросили с плеч какую-то тяжесть. Снова прилипнув к Семену, она говорила:

— А я, Сем, буду ждать, коли ты на фронт… Я соблюду себя. Хоть год, хоть десять лет ждать буду…

Этот вечер еще более увеличил полоску отчуждения между ними, превратил ее в трещину, которая начала расходиться все шире. Десять лет будет ждать? — думал он о Вере. Слова все это, потому что… потому что в их отношениях всегда не хватало чего-то главного, и непонятно сейчас было, зачем они когда-то целовались, договорились даже о свадьбе…

Потом Колька Инютин сообщил, что Алейников приходил свататься к Вере. Это событие даже и не встревожило Семена, удивило только. Как-то не верилось, чтобы Алейников, угрюмый и мрачный человек, вызывающий одним своим видом у всех, в том числе и у Семена, неприятный холодок в груди, был способен к кому-то посвататься, а тем более к Вере, которая была на тридцать лет моложе его. Во всяком случае, Семен не испытывал желания немедленно бежать к Вере и выяснять подробности необычного сватовства. «Ну, посмотрим», — с любопытством сказал он самому себе.

Недели через три, торопясь на работу, Семен нагнал Веру. Она шла вдоль улицы медленно, разглядывала покрытые густым инеем стебли пожухлых бурьянов, торчащих под заборами и плетнями. Он поздоровался. Вера взмахнула ресницами, желтые точки в ее глазах дрогнули.

— Это… чего ты? — И, к изумлению, Семен различил в своем голосе легкую горечь и подозрение.

— Что?

— Испугалась будто.

— Не знаю. Неожиданно ты…

Улицы были еще безлюдными, солнце находилось пока далеко за горизонтом. Но воздух уже теплел, иней на деревьях и на крышах домов начал таять, с веток капало.

— Ты, Семка, совсем забыл меня, — проговорила Вера, поправляя на голове платок. — Хоть бы раз в полмесяца приглашал куда-нибудь… На танцы или в кино.

Семен чувствовал: говорит она просто так, потому что надо что-то сказать, а на самом деле рада, что он никуда не приглашает, не тревожит ее. И снова ощутил горечь и обиду.

— Не до танцев, — сказал он. — Измотаешься за день — руки-ноги гудят. Я ведь окончательно работаю теперь на заводе. И трактористом и грузчиком — все вместе.