Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

Он узнал от слуг, что отец собирался уехать в Иберию на очень долгий срок. И поскольку Гамилькар не появлялся дома большую часть его детства, весть о новом походе обидела мальчика до глубины души. Он нашел отца на городской площади и начал проситься в его войско. Обхватив руками его ноги, он клялся, что достоин этого. Ганнибал был сильным. Он уже мог бросать копье. Он не боялся войны.

Гамилькар поначалу оттолкнул его. Но мальчик продолжал говорить. Его заявления становились все более смелыми, и люди на площади начинали прислушиваться к их разговору. Тогда, схватив сына за запястье, Гамилькар затащил его в храм Ваала и велел жрецу совершить ритуал жертвоприношения. В ту пору древний обычай детоубийства практиковался редко, хотя век назад он считался обычным в Карфагене. Глядя на алтарь, Ганнибал пережил несколько тревожных мгновений, поскольку он подумал, что отец в порыве гнева решил принести его в подношение богу.

Затем он услышал блеянье козы, ведомой жрецами. Животное было совершенно белым, с глазами гвоздичного цвета. Белые рога казались почти прозрачными. Только такое животное могло считаться чистым и приятным богу. Жрецы ничем не отличались от тех, которых он видел раньше. Это были калеки и изуродованные люди, получившие увечья при жизни или от рождения. Боги метили людей, пригодных для служения в храмах.

Его отец преклонил колени перед алтарем. Он снова схватил сына за запястье и притянул к себе. Кожа на его ладони была твердой, как камень.

— Послушай меня, — сказал Гамилькар. — Я не жрец, но ты мой сын, поэтому мне дано право рассказать тебе историю наших богов. Задолго до нынешнего времени создатель Эл по ошибке возвеличил Яма — владыку морей и рек — над другими богами. Возгордившись этим, Ям превратился в тирана и начал навязывать всем свою волю. Никто не смел оспорить его слова или сразиться с ним в бою. Все считали его очень сильным — даже Эл, даровавший ему верховную власть. Чтобы умилостивить Яма, Эшерах, жена Эла, предложила ему свое тело. Ей хотелось научить его радости и доброму обхождению. Но Ваал, услышав о таком повороте событий, пришел в ярость. Он один среди богов знал, что обманщик Ям никогда не будет обращаться с ними по справедливости. Не теряя времени, Ваал выковал молот Ягруш и винторез Эймур. Прихватив их с собой, он пришел к Яму и ударил его в грудь Ягрушем. Но молот не мог убить бога. Тогда он вонзил в лоб противника Эймур. Ям рухнул на землю и умер. Равновесие в мире нарушилось. Однако с тех пор главным богом стал честный Ваал.

Гамилькар повернул сына лицом к козе. Он придвинулся к нему и прижал мальчика к груди.

— Пойми меня, Ганнибал. Карфаген верен Ваалу, а римляне — это люди, которые следуют законам Яма. Из-за ошибки Фортуны, Рим возвеличен над нами, но так не может продолжаться долго. Мы с тобой можем стать Ягрушем и Эймуром — молотом и винторезом. Пусть в нас нет божественной природы, но мы будем совершать поступки, основываясь на справедливости, а не на помощи богов. Я не прошу тебя ненавидеть Рим без причины. Я не осуждаю этот город только потому, что в нем живет другой народ. Однако мне ненавистно зло и предательство — то, как они порабощают наш мир. Поэтому я прошу тебя поклясться жизнью — поклясться в том, что ты будешь мстить за урон, нанесенный нам Римом! Поклянись , что будешь стоять со мной рядом, когда я направлю на них правосудие Ваала! Ты готов посвятить свою жизнь сражению с ними и уничтожить их, как Ваал сокрушил бога Яма?

Мальчик ответил просто:

— Да, отец, я готов.

Жрец передал Гамилькару жертвенный нож. Отец вложил его в руку мальчика. Они вместе прижали искривленное лезвие к шее дрожавшей козы и вонзили его в плоть. Руки сына и отца действовали в одном порыве. После этого ритуала Ганнибал был связан с Ваалом клятвой на крови. Через несколько дней он уехал в Иберию и с тех пор не знал другой жизни, кроме войны.

Как далеко он ушел от того памятного дня... Сколько повидал ... Траектория судьбы иногда удивляла его — хотя и не часто, так как ум командующего сам ковал свое будущее, и путь воина казался ему единственным способом жизни. Но случались редкие мгновения тишины, когда меланхолия наваливалась на него тяжелым грузом. Он словно пробуждался от батальных кошмаров и чувствовал нечто, схожее с туманными моментами соскальзывания в явь — неописуемую радость оттого, что все это оказалось сном и что годы не прошли так свирепо и быстро, как ему казалось. Однако надежда тут же исчезала. Перед его единственным глазом вновь начинали мелькать солдаты в доспехах, уши наполнялись шумами лагеря, и Ганнибал понимал, что сны представляли собой зеркала, отражавшие созданный им мир.

Он повернулся и подошел к столу. Ему не хотелось поощрять в себе подобные моменты слабости. Они не выражали его лучших качеств. Он должен был вернуться к военным планам и гарантировать такие победы в грядущем сезоне, которым не будет равных в истории. Однако он позволил себе еще немного отдыха. Ганнибал хотел позвать Магона, чтобы тот написал за него письмо, но затем он решил управиться с этим сам. Эмоции, взгляды и мнения, которые он хотел описать, имели слишком личный характер, чтобы раскрывать их другому человеку. Командир приготовил лист и перо. Он не мог сопротивляться своим чувствам, даже если письмо не дойдет до цели и останется непрочитанным — или вообще сгорит на красных углях, как все прежние его неотправленные послания.

— Милейшая Имилце, — написал он корявым почерком. — Как бы я хотел, чтобы ты была рядом со мной и могла сама рассказать мне о себе и нашем сыне, о своем настоящем и о нашем будущем времени...

* * *

* * *

Для карфагенской армии весна и раннее лето третьего года кампании прошли в ленивой дымке почти идиллического спокойствия. Вместо осад и маршей, обычно начинавшихся с первым теплом, они с помощью местных жителей посадили зерновые на полях, занялись разведением животных, выращиванием бычков и торговлей железными и кожаными изделиями. Иногда им приходилось отправлять фуражные команды в другие города, но, в основном, для обмена товарами, так как они могли бы обойтись и собственной провизией. Их тела налились здоровьем, которого они не знали со времен Иберии. Поздней весной после уборки первого урожая фруктов бывалые