Особняк - Иезекииль Бун

Эмили не раз рассказывала о сестре и Ротко в те великолепные несколько месяцев, когда они были влюблены друг в друга, пока не появился Билли и…

Нет. Пора честно признаться самому себе. Пора перестать винить во всем Билли. Шон сам сделал этот выбор и сжег не один мост. Он сжег много чего.

Шон посмотрел на свои руки, ожидая увидеть на них кровь.

Почему он не мог оставить все это в покое? Что заставляет его все время возвращаться сюда? Почему это место держит его безумной мертвой хваткой? В первый раз, когда Шон, осиротев, уехал отсюда, то поклялся, что больше никогда сюда не вернется. Но все же он вернулся. Дважды. Шон вернулся сюда дважды, и оба раза закончились катастрофой.

Эмили, Бет и Ротко сидели за столом, он же в одиночестве остался на табурете возле кухонной столешницы.

Погода снаружи совсем разбушевалась. Снег покрывал землю тяжелым пышным одеялом. Через окно невозможно было разглядеть ни реку Святого Лаврентия, ни что-либо еще. Даже если они выберутся отсюда, идти им будет некуда. Без снегоочистительной машины дороги, наверное, уже стали абсолютно непроходимы. Они оказались заперты в ловушке.

Как Венди.

Бедная, бедная Венди.

Шон вынул телефон из кармана. Ему хотелось швырнуть его в стену, раздавить, сжечь, но в итоге он просто положил его на столешницу.

Почему? Почему? После пожара, когда Шон уехал жить к тетушке Бев, он пообещал себе, что никогда не вернется в особняк Игл, никогда не окажется снова под сенью этого отвратительного грузного здания. Нужно было упросить тетушку Бев продать землю или, когда она умерла, сделать это самому. Но нет, Шон не смог так поступить. К тому времени, как тетушка Бев умерла, он уже стал Шоном Иглом, а Шон Игл был способен справиться с чем угодно. Что за самомнение! Что за гордыня! Как ему вообще в голову пришло, что он сможет построить что-то на этой пропитанной злом земле? Зло обладает тлетворной способностью прорастать снова и снова, и этот опасный бутон каждый раз расцветает вновь. В особняке Игл никогда не происходило ничего хорошего – только плохое. Кроме пожара. Пожар был хорошим событием.

Так ведь?

Шон закрыл глаза и почувствовал запах спичечной серы.

Он прятался, прислушиваясь к пьяным крикам отца, уже несколько часов, и наконец, лишенный возможности избить сына, Саймон Игл обратил свой гнев на жену.

Нужно было позволить отцу поймать его. Может, тогда бы он успокоился.

Нет. Шон знал, что это не так. Почти два года отец не пил, но в ту последнюю ночь, когда он пришел домой пьяным впервые за долгое время, Саймон Игл принес с собой еще пива. Таким образом, начав пить, он мог уже не останавливаться. Шон понял, что был прав, когда отмахивался от попыток матери переубедить его и боялся постоянного присутствия отца. Все всегда заканчивалось именно так. Всегда.

Шон спрятался в подвале. Отец туда не заглядывал. Мальчик боялся того, что находится под особняком Игл, и Саймон Игл это знал. Но отца Шон боялся больше. Он прятался, сидя в грязи и в темноте, и прислушивался к тому, как костяшки отца ударяются о плоть, к тому, как кричит его мать. Через какое-то время она перестала кричать, но отец все еще продолжал бить ее.

Шон боялся двинуться с места. Боялся помочь матери.

Трус.

Он позволил, чтобы ее избили вместо него.

Шон прятался, пока все не стихло и пока он не убедился в том, что отец впал в беспамятство от выпивки. Когда Шон вышел, через окно уже пробивались первые солнечные лучи.

Его мать лежала на полу, рядом с кроватью. Он положил ладонь ей на спину. Она была холодной. Несмотря на то что Шону было всего двенадцать, он все понял. Это уже не его мать. Это просто тело. Окровавленный мешок с костями и мясом в одежде его матери.

Стараясь вести себя как можно тише, Шон достал канистру с керосином и полил им кровать и пол вокруг, стараясь не задевать отца, а затем вынул спички. Он делал все очень тихо и осторожно. А затем, когда был готов, он одним быстрым движением вылил остатки керосина на спящего отца, зажег спичку, бросил ее на кровать и убежал.

Он еще сильнее зажмурился. Боже. Да он плачет. Но это был хороший пожар. Это был очищающий огонь.

Ему не стоило сюда возвращаться.

Пепел к пеплу. Прах к праху.

Шону нужно было позволить особняку и остальным постройкам гнить и дальше. Лучше бы все заросло деревьями, травой и кустами. Следовало предать особняк Игл и всю его территорию запустению и забвению.

Он услышал, как Эмили охнула.

Шон открыл глаза и увидел, что Билли стоит у входа в гостиную, на самом верху ступенек, и улыбается как упырь. Он был весь мокрый от пота, его волосы смялись, и он немного шатался, но охнула Эмили не поэтому, а из-за крови. Рубашка и штаны Билли были заляпаны кровью. Он обмотал левую руку несколькими слоями бинта, но тот тоже пропитался кровью, и с него капало на пол ритмичным кап-кап-кап.

Билли поднял руку.

– Я не смог это вытащить. Повсюду провода.

Шон встал.

– Что ты сделал?

Билли опустил руку.

– Что я сделал? Слышать такое от тебя, Шон, уже слишком.

Здоровой рукой он сжимал бутылку. «Бухло», – догадался Шон. Подняв ее, Билли сделал большой глоток.

– О боже, милый. О Билли, – Эмили схватила кухонное полотенце и принялась обматывать им его руку. Она заозиралась вокруг с диким видом. – Нелли! Нелли! Пожалуйста, Нелли. Нам нужно отвезти его в больницу.

Шон не мог поверить своим глазам.

– Ты пьян?

Эмили разъяренно посмотрела на него, но прежде чем она успела что-либо сказать, Билли рассмеялся.

– О боже, Шон. Это единственное, что тебя сейчас волнует? – он перевел взгляд на Эмили, которая укачивала его забинтованную руку, прижав ее к груди и пытаясь поднять повыше, чтобы остановить кровотечение. – Прости, – сказал Билли. – Мне правда жаль. Прости, что я выпил. Прости меня за все. Я напортачил. Мы напортачили. Шон и я. Нам нужно было… – он замолчал, его бросало то в смех, то в слезы. – Ты заслуживаешь лучшего, Эмили.

Он замахнулся и разбил бутылку о стену. Бет закричала, а близнецы крепче прижались друг к другу.

Шон встал с табурета.

– Забудь об этом. Забудь обо всем.

Он схватил табурет и спустился с ним вниз по лестнице на площадку третьего этажа к матовым стеклянным дверям, отделяющим Гнездо от остального особняка. Они были закрыты.

– Открой дверь, Нелли! Открой дверь!

Дверь не шевельнулась, и Шон со всей силы ударил табуретом по стеклу. На какой-то миг ему показалось, что он разобьет его, что сможет спуститься по лестнице к выходу из особняка Игл, прорваться и уйти через те двери, но табурет лишь отскочил от стекла, не оставив на нем ни следа.

Шон ударил снова, затем еще и еще, как будто колол дрова.

Как будто размахивал колуном.

Он понятия не имел, как долго бил по стеклу, но когда остановился, мышцы у него болели, руки были ободраны, а дыхание сбилось. На стекле появилось пятнышко – несколько сколов, как на лобовом стекле, если в него кинуть камушек, – но на этом все.

Шон обернулся и увидел, что позади, рассредоточившись по лестнице и наблюдая за его действиями, собрались Ротко, Эмили, Бет и даже Билли. Лицо у него побледнело, и на смену улыбке упыря пришло выражение, по которому было понятно, что он наконец полностью осознал, с чем они столкнулись.

– Простите меня, – сказал Шон. – Я просто подумал – ну, знаете, – что если мы сможем спуститься вниз, то сумеем найти выход, который Нелли не контролирует. Мы могли бы перейти через главный холл в столовую, а затем на кухню. Там нет дверей, и Нелли нечего закрывать, но есть лестницы, ведущие в подвал. Возможно, мы могли бы пройти по подвалам и выйти через одну из хозяйственных построек. Это настоящий лабиринт, конечно,