Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

по-моему, сейчас остро не хватает на страницах ивановских газет и журналов и которого почему-то не могут предложить ни университетская, гуманитарная профессура, ни наши заслуженные деятели искусств, ни обычно болтливая провинциальная богема.

Все тонут в обстоятельствах, а отец Виктор – непотопляемый. Его на мякине не проведешь, но разумная непримиримость, подкрепленная действительной, а не «потемкинской» службой, не мешает ему быть миролюбивым и вдумчивым. Он борется «за», а не «в сторону» или «против». Духовное начальство из областной епархии предпочитает с ним не связываться.

– Вы приехали в Жарки двадцать лет назад, – спрашиваю я. – Что с тех пор изменилось? От фильма исходят самые светлые и радужные эмоции, которые испытывает режиссер, но сегодняшняя реальность, по-моему, противоречит настолько оптимистичному взгляду на ситуацию.

– Русская деревня умерла, – отвечает отец Виктор, – но как есть святость прижизненная, так есть и святость посмертная: мощи святых продолжают творить чудеса и по сей день, и русская деревня как ипостась святой Руси также способна и после своей смерти многое нам дать. Прежде всего, ощущение традиции, истории, нашего наследства, прикосновения к прошлому – ведь в мире происходят чудовищные изменения.

– Времена конца света? Наступил Апокалипсис?

– «Апокалипсис» переводится как «Откровение», его не надо бояться. Тот, кто будет иметь откровение, а не выдумку, не мечтательность, пусть даже опирающуюся на самые последние достижения науки и техники, тот и спасется.

– По поводу спасения – в России и в Иванове набирает популярность практика йоги. Как вы к ней относитесь?

– Йога – это духовное самоубийство.

– Значит, я уже целый год занимаюсь духовным самоубийством.

– Это нормально – метания влево-вправо никто не отменял, я сам в свое время этим увлекался. Йога опасна тем, что отменяет личность, существо человека. В йоге Абсолют связан с понятием нирваны, и надо признать, что небытие в нас заложено – Господь сделал нас из небытия, и йога расшелушивает нас обратно до него, до этой нирваны, отменяя тем самым весь смысл Рождения, нашего прихода в мир.

– А почему, на ваш взгляд, умерла русская деревня?

– Слишком быстрые и глобальные перемены произошли в мире. Русская деревня умерла, потому что не смогла стать другой. Сколько ни работай, сколько ни вкладывайся, нельзя соревноваться с ГМО. Нельзя соревноваться с тем набором развлечений, которые предлагает город. Люди из деревни бегут в города – потом возвращаются оттуда обезумевшие. Дом, обитый сайдингом, становится не домом, а чем-то другим, в нем живут по-другому. Все вокруг меняется. А святость не может стать чем-то другим, она неизменна – либо есть, либо нет.

8

Второй раз я приехал уже зимой, на рождественскую службу.

Перед избами красовались наряженные молодые елочки, принесенные из леса, и в церкви – елочка…

Полдвенадцатого ночи, а в натопленном храме продолжается исповедь, и здесь молиться будут без поблажек и сокращений до самого утра. Это и для молодых ног нешуточное испытание, а сколько отцу Виктору? Должно быть, к семидесяти.

И бабушки тоже – деревенские, сухонькие, кожа да кости, а стоят, не дрогнут; откуда силы берутся?

Молитвы затихают лишь в волнующей и зябкой предрассветной мгле. На улице мелкая сухая пороша, суставы затекли и язык не ворочается, но потихоньку «оттаиваешь» – бдения-то кончились!

Пора отдохнуть. Заходишь в трапезную, садишься на широкую деревянную скамью, вытягиваешь ноги. Подают тебе полную тарелку супа – густого, ароматного (он с пылу с жару, дымится, как кратер действующего вулкана), – или гречневую кашу с котлетами-великанами (втыкаешь в них вилку, как в бараний бок!) – и такая в душе радость, такое веселье, как будто и вправду Христос родился!

Воистину праздник! Любого атеиста проняло бы тем жареным-пареным духом.

А если, к примеру, всю ночь продрыхнуть или скоротать время с приятелями за бутылкой, разве будет так вкусно? Рождества не получится.

Все-таки наши предки складно придумали – устраивать после многочасового утомительного молебна пир на весь мир. Закусишь котлеткой, и все в порядке – хочется жить, бороться и чувствовать. Не зря молились!

Долгое время у меня было ощущение, что Христу пора на пенсию, что православие – религия пенсионеров, выбранный рудник (и пора искать новый!); что русской церкви не хватает подвижников, пассионариев – нет перед глазами примеров вменяемой, увлекательной деятельности с их стороны. Те факты, которые бытуют и известны, не вдохновляют. Сами священники сторонкой сетуют, что «семинария – источник порчи».

Виктор Салтыков и подобные ему батюшки, которые есть, и в России их немало, еще способны рассказать людям об истинном православии, которое радостно и удивительно и так же перевито с Деревом Жизни, как религия античной Греции или китайское Дао. Оно так же высвобождает из ипотеки цивилизации, которая отмеряет человеку только километры интернета и навесной потолок.

9

– Целомудрие восстанавливается, – сказал отец Виктор убежденно и прямо.

Про современное поколение у него мысли грустные:

– У молодых пропадает интерес к жизни, доверие к ней, особенно у мужчин, но и у женщин это начинает проявляться. Значит, совсем уже плохи дела, раз и женщины сдаются.

В заповеднике на Северном Кавказе, где отец Виктор служил лесничим, директором сделался самый «гнилой бракош», которого не подвинешь, потому что у него связи и среди высокопоставленных чиновников, и среди бандитов.

Сами Жарки (при ближайшем рассмотрении) – совсем не тот патриархальный рай, который показан в фильме.

К церковной коновязи во время ночной службы подъехал патрульный милицейский уазик – в кабине темнели силуэты сотрудников. Выходить не спешили.

– Что-то случилось? – спросил я у одного из местных, кивая в сторону машины.

– Ничего не случилось.

– А эти чего приехали?

– Чтоб ничего не случилось, – прозвучал типично русский ответ.

– У меня такие тут есть орлы… – пояснил позже отец Виктор.

Но власть тут за ним – «орлы» пошумят, покричат между собой, но нарываться не станут.

Здесь батюшка правит, потому что за ним не вера даже, а естественный здравый смысл.

Он сам себя отчасти отлучил от мира в своем заповеднике, и, наверное, в городе помощь от него была бы большему числу людей, он больше бы сделал – трудно судить; чужая ноша всегда кажется легче.

«Ну что он… сбежал», – сказали мне однажды про отца Виктора, и я, признаться, не нашел что ответить.

Он выбрал жизнь там, в патриархальных Жарках, – нашел в них укрытие, где может быть полезным, сохраняя себя и свое представление о человечестве и вымирающих идеалах, житейски оправданных и высоких, строгих. Легко ли это?

Он терпеливый, мужественный труженик, и за печкой он не прячется – он сохраняет: как огонь в пещере. А на голом ветру пламя