Армянский переулок,11 - Геннадий Чагин

А Анастасии в это время понравился другой частый гость их дома, отставной капитан Иван Дмитриевич Якушкин, один из выдающихся вождей декабристского движения У него было очень выразительное лицо, па котором выделялся острый, с горбинкой нос; много доброты было в томных, быстрых глазах. И когда застенчиво умолкавший и присутствии Анастасии Якушкин сделал, наконец, ой предложение, она не раздумывала.

Трудно, конечно, сказать, знала ли Надежда николаевна хоть что-то о той роли, какую Якушкин играл в подготовке цареубийства, а потом в подготовке восстания. Но о том, что ее будущий зять еще в 1820 году делал попытку освобождения собственных крестьян без земля, наверное, знала. Об этом кто со злобой, а кто с восхищением поговаривал в московских гостиных. Может быть, она знала о нем и о его воззрениях несколько больше, но все-таки с чистым сердцем дала согласие на брак своей дочери.

Свадьба состоялась в конце 1822 года. На помолвке двоюродной сестры Тютчев был, познакомился ближе с женихом, а вот на свадьбе быть не удалось — к тому времени он уже отправится в Мюнхен.

Годы студенчества

Тесные дружеский отношения, поддерживавшиеся потом на протяжении всей жизни, сложились у Тютчева со студентом словесного отделения Михаилом Петровичем Погодиным, который был тремя годами старше поэта и на год раньше поступил в университет. Разночинец, сын управляющего имением графа Н. П. Салтыкова, Погодин все годы учебы вынужден был давать частные уроки детям в богатых дворянских семьях, чем практически и жил. Не исключено, что к помощи Погодина, более прилежного в учобе, прибегал и Тютчев, особенно когда дело касалось приближающихся экзаменов, а нужных конспектов под руками но оказывалось.

Пунктуальный Погодин с начала 1820-х годов вел подробный дневник, сохранивший для нас немало сведений и о юности его друга-поэта, Кроме того, имевший задатки историка и архивиста, Погодин сохранил у себя маленькие записочки приятеля и даже оставил нам прекрасный литературный портрет-воспоминание об одной из первых встреч с ним: «Молоденький мальчик с румянцем во всю щеку, в зелененьком сюртучке, лежит он, облокотись па диване и читает книгу. Что это у вас? — Виландов Агатодемон.— Или вот он на лекции и университете, сидит за моею спиною на второй лавке н, по слушая Каченовского, строчит на него эпиграммы... Вот я пишу ему ответы на экзамен к Черепанову из истории Шренка о Семирамиде и Навуходоносоре, ому, который скоро будет думать уже о Каннинге и Меттсриихе...»

По если, как свидетельствовал Погодин, Тютчев по отдельным предметам учился действительно не совсем прилежно, то русская словесность, а особенно поэзия были его коньком. Здесь он делал немалые успехи. За эти успехи, видимо, по рекомендации того же Мерзлякова, ому было поручено, как уже говорилось выше, написать оду к торжественному университетскому акту по случаю окончания очередного учебного года в июле 1820 года. Большое одическое стихотворение Тютчева «Урания», в котором было немало подражательного, особенно стихам своего любимого профессора, было с успехом читано в актовом зале университета 6 июля и заслужило большую похвалу начальства.

Погодин, практически лишенный родительского тепла, любил бывать у своего приятеля в Армянском переулке. Ему нравилась его семья, уклад ее, благочинный, неторопливый. Однажды, прийдя и не застав приятеля дома, Погодин отправился за ним в приходскую церковь Николы Чудотворца в Столпах, куда тот пошел вместе с родителями. Свяценник как раз произносил проповедь, в которой, между прочим, сказал, «что Вольтер, Деламбер и Дидро равны дьявольскому числу, упоминаемому в Апокалипсисе...» «Смеялись над этим с Тютчевым»,— добавит потом Погодин в дневнике.

Хорошая родительская библиотека в доме была прекрасным подспорьем жадным до чтения друзьям. Прочитанные книги неизменно становились потом предметом обсуждения.

«Ходил в деревню к Ф. И. Тютчеву,— записывает Погодин в августе 1820 года о своем посещении друга, обычно проводящего летние месяцы в подмосковном родительском именин Троицкое в Теплых Станах,— разговаривал с ним о немецкой, русской, французской литературе... Об авторах, писавших об этом; о Виланде, Лессинге, Шиллере, Аддисоне, Паскале, Руссо... Еще разговаривал о бедности нашей в писателях. Что у нас есть? Какие книги имеем мы от наших богословов, философов, математиков, физиков, химиков, медиков? О препятствиях у нас к просвещению».

Уже одно перечисление имен европейских писателей вызывает уважение к друзьям, младшему из которых не исполнилось еще и семнадцати, делает честь их начитанности и широте кругозора. Здесь и Христофор Виланд, немецкий писатель, создавший живую литературную форму, автор в то время известных романов «Агатон» и «Абдеритяне»; и Джозеф Аддисон, автор знаменитой трагедии «Катон». Подчеркивает любознательность юношей н имя выдающегося немецкого писателя м драматурга Готхольда Лессинга, сыгравшего видную роль в истории немецкой философии и общественной мысли А сколько ночей провели они над чтением знаменитой «Исповеди» — романа Жан Жака Руссо, в котором автор не побоялся рассказать правду о самом себе. А знаменитые трактаты Блеза Паскаля! Но любимым поэтом и драматургом Тютчева был Иоганн Фридрих Шиллер, стихотворения которого он вскоре станет переводить. Шиллер стал одним на популярнейших иностранных писателей в России в XIX веке, про которого не зря говорили, что он был «участником в умственном развитии нашей». Его «Орлеанской девой», «Дон Карлосом», «Разбойниками» зачитывались все просвещенные люди, и в их числе студенты Московского университета.

Большинство произведений этих писателей еще не было переведено на русский язык. Тютчев и Погодин читали их в подлинниках. Тютчев читал в подлинниках также древнеримских и древнегреческих классиков, изучив греческий и итальянский языки. К итальянскому его. вернее всего, приобщил Ранч.

Кстати, о судьбе Ранча примерно в то же время, описываемое нами, говорит такая записка Тютчева ж Погодину: «Говорил я, любезнейший Михаила Петрович, о Горации с Ранчем. № согласен уступить Вам свою часть. И когда Вам будет время, зайдите к нему. Живет он, как Вы, я думаю, знаете, в доме Муравьева на Дмитровке—» Семен Егорович, после одичании Московского университета, был приглашен домашним учителем к сыну Н. Н. Муравьева Андрею, юноше, треми годами младше Тютчева. «—Чтобы более развить во мм вкус к словесности,— вспоминал о своем учителе много лет спустя А. Н. Муравьев,— он составив в Москве небольшое литературное общество, которое собиралось у него но вечерам для чтении лучших русских авторов и для практического разбора собственных наших сочинении, а это чрезвычайно подстрекало наше взаимное соревнование».