Армянский переулок,11 - Геннадий Чагин

Геннадии Васильевич Чагин

Армянский переулок,11

М.: Моск, рабочий, 1990.— 78 с., ил.— (Биография московского дома).

ISBN 5—239—00767—5

Заведующий редакцией А. Марчик

Редактор Т. Лядова

Художник А. Маркевич

Фотокорреспондент М. Золотарев

Художественный редактор И. Сайко

Технический редактор Я. Привезенцева

Корректоры Е. Коротаева, Т. Старченкова

«Я москвич»

Пожалуй, самую лучшую, самую светлую часть своей жизни — детство и юность — прожил Федор Иванович Тютчев в Москве. Подобный факт давал полное право поэту, хотя и не родившемуся в Белокаменной, в долгие годы своего пребывания за границей, останавливаясь во многих отелях Европы, называться москвичом. «Я москвич»,— гордо вписывал он сведения о себе в гостиничные карты в Мюнхене и Париже, Вене и Турине, в других крупных городах и столицах Старого Света.

Поэт любил Москву, хорошо знал ее древние улочки и переулки, «сорок сороков» ее церквей, неторопливый, «акающий» говорок коренных жителей. Оттого-то и можно было понять его восхищенные чувства при каждом новом свидании с Москвой, где у него на всю жизнь сохранились глубокие дружеские и родственные корни.

«Вчера, 13-го, между 2 и 3 часами пополудни я дорого дал бы за то, чтобы ты оказалась возле меня. Я был в Кремле. Как бы ты восхитилась и прониклась тем, что открывалось моему взору в тот миг! — писал Тютчев жене 14 июля 1843 года, восхищаясь древними памятниками кремлевского ансамбля после восемнадцатилетней разлуки.— ...Это единственное во всем мире зрелище... Если тебе нравится Прага, то что же сказала бы ты о Кремле!

Оттуда я отправился посмотреть на дом, который принадлежал некогда моему отцу и где протекло все мое детство. Он представился мне как во сне, и каким постаревшим и изнуренным я почувствовал себя очнувшись!..»

Несмотря на то что поэт только заканчивал свои сороковой год жизни, он действительно уже выглядел постаревшим. Редкие, мягкие как пух, поседелые волосы слегка обрамляли высокий лоб мыслителя. Одухотворенное лицо уже бороздили ранние морщины. Горбилась спина, неторопливой, шаркающей стала походка. Двадцать с лишним лет за границей шли по-разному. Там Тютчев похоронил первую жену, женился вновь, стал отцом пятерых детей. Дипломатическая служба из-за мало проявляемого к ней старания пе удалась... Он теперь все реже ходил пешком, предпочитал уютную коляску. Но в первый день свидания с древней столицей поэт смирил желание прокатиться и отправился к бывшему отцовскому дому пешком, рассчитывая по дороге рассмотреть получше, что изменилось в Москве за время его долгого отсутствия.

Выйдя из Спасских ворот Кремля, он, вопреки первому желанию идти по более благоустроенной Ильинке, двинулся в путь по Варварке. Держась левой, более сухой стороны улицы, Федор Иванович продвигался вдоль торговых рядов Гостиного двора, каждую минуту рискуя столкнуться с веселой компанией, то тут, то там вываливавшейся из очередного питейного заведения, или попасть под струю грязи из-под колес лихого ломового извозчика. Но, настроенный на добрый лад, он старался всего этого не замечать.

Взгляд старого москвича жадно обегал золотые маковки храмов Зарядья, изящный абрис церкви Варвары-великомученицы, а за ней — могучий куб с барабаном и золоченым куполом с крестом — храм Максима- исповедника. В глаза настойчиво лезли многочисленные, ярко раскрашенные вывески лепившихся вдоль улицы лавочек. Но вот наконец Тютчев вошел в прохладу проломных ворот, и ему по ту сторону Китайгородской стены открылась многолюдная Варварская площадь (ныне пл. Ногина). Полпути было пройдено.

Теперь надо было только взобраться на пригорок Ивановского монастыря, а там налево, до бывшего родного дома, уже рукой было подать. Поэт все-таки постоял возле монастыря, вспомнив, как отец накануне войны 1812 года водил сюда своего старшего сына Николая и его, Федора, показывал им небольшое оконце, завешенное дерюжкой, за которым в подвале более двадцати лет провела осужденная душегубица Салтычиха. Она приходилась Тютчевым дальней родней. Но об этом Федор Иванович узнал много позже. Тогда же Иван Николаевич не хотел связывать в детской памяти имена их деда и Дарьи Салтыковой.

Пройдя быстрым шагом череду покосившихся домишек Космодемьянского (ныне Старосадский) переулка, Тютчев только на минуту остановился на Маросейке возле церкви Косьмы и Дамиана, которую помнил с детских лет. Осенив себя крестным знамением, что делал не так уж часто, он свернул в Армянский переулок и подошел к воротам до боли знакомого особняка. Здесь силы почему-то оставили его, и он присел па первую попавшуюся лавочку. Опершись на трость, Федор Иванович долго рассматривал оставленный много лет назад дом, с которым были связаны сладостные картины его далекого детства...

Армянский переулок

Переулок этот, возникший «между Покровкой и Фроловной», как говорили в старину москвичи, не раз, как и эти улицы, менял свое название. Фроловка в XIX веке была переименована в Мясницкую (ныне ул. Кирова), а отрезок Покровки от Ильинских до Покровских ворот стал называться Маросейкой по стоявшему на ее углу с Большим Златоустинским переулком Малороссийскому подворью (с января 1954 г. Маросейка переименована в ул. Богдана Хмельницкого). С начала своего возникновения, примерно во вторую треть XVII века, переулок назывался то Никольским, то Столповским по церкви Николая Чудотворца в Столпах, стоявшей с XVI века на углу с Малым Златоустинским переулком.

В середине XVII века переулок облюбовали для местожительства бояре Артамон Сергеевич Матвеев и Иван Михайлович Милославский. Будучи соседями — дворы их располагались рядом, они долгие годы боролись за первенство в Боярской думе и оттого люто ненавидели друг друга. Первенство здесь чаще одерживал Матвеев, один из просвещеннейших людей России того времени, знаток европейских языков, собиратель книжных редкостей, человек, участвовавший в создании русского театра. Славен Матвеев был и своими ратными подвигами, за что пользовался уважением в народе. Вот, например, что писал о нем современник Ф. И. Тютчева С. Г. Саларев, опубликовавший в 14-й части «Трудов Общества любителей российской словесности» за 1819 год свое исследование:

«Когда царь Алексей Михайлович убедил Матвеева построить себе новый дом, у него не оказалось строительного камня. Тогда народ, узнав об этом, собрался к нему на двор и привез камень. Матвеев, сошедши с крыльца, видит целый двор надгробных камней; тогда народ говорит ему: «Эти камни покрывали могилы отцов наших, купить их нельзя ни за какие деньги, а мы дарим ими тебя, нашего благодетеля...»