Комкор - Олег Кожевников

Как водится, сначала стал думать о правильности своих действий после того, как появился в заградотряде. А куда деваться? Если бы я себя не контролировал (а именно – перенесенные из прошлой реальности сленг и манеру поведения), то давно спалился бы как чуждый этому обществу элемент еще во время обучения в военной академии. Привычка анализировать действия и слова, произнесенные даже в запале, уже вошла в мою сущность – стала инстинктом, позволяющим выжить в любой ситуации, вот как и теперь, в сверхидеологизированной этой реальности.

Я специально запудривал мозги сержанта информацией о том, что моя деятельность направляется лично товарищем Сталиным, и что мы действуем согласно указаниям, полученным от начальника Генштаба. Что делать, как еще внушить представителю НКВД мысль о безоговорочном подчинении обычному армейскому подполковнику? А информация о том, что тут замешана воля Сталина, заставит этого матерого энкавэдэшника закрыть глаза на многие мои ляпы, в том числе нарушение уставов и инструкций. И не просто закрыть глаза, а еще и стать моим помощником. Он ради выполнения воли Сталина на смерть пойдет, не говоря уже о том, чтобы перегрызть врагу глотку – такие вот кадры воспитывало ведомство Берии.

В том, что Лыков поверит моим словам, я не сомневался – он же ушлый парень и наверняка в курсе слухов, ходивших по Белостокской области о том, что командир 7-й ПТАБР – ставленник самого Сталина. В напичканном войсками Белостокском выступе как в большой деревне – все командиры друг про друга все знают, или думают, что знают. С одной стороны, это хорошо – труднее затесаться врагу в наши ряды, а с другой – способствовало быстрому распространению паники. Одно дело, когда слабость проявляет совсем незнакомый тебе командир, и совершенно другое, когда этим человеком оказывается известная тебе личность. Паника и неверие в собственные силы могли зародиться и по причине тех случаев, когда люди, которых ты знал как мужественных и удачливых командиров, вдруг погибали от бомбы или снаряда тех, кто по канонам нашей пропаганды ждал только случая, чтобы встать под знамена Ленина-Сталина для борьбы с мировым империализмом. Только почему-то эти дети пролетариев и соотечественники Вильгельма Пика и Розы Люксембург уничтожали своих классовых братьев. Крыша от этого несоответствия единственно верным идеям коммунизма и реальной жизнью у народа ехала, а тут еще отцы-командиры старались поскорее свалить подальше от всего этого кошмара. Ну и получался эффект домино: рухнула первая линия обороны – побежали все остальные; кому охота отдавать свою жизнь, когда рушится само представление о кумирах, идеях и мироздании в целом?

Явно людям в такой момент требуется лидер, уверенный в своих силах, доказавший делом свою удачливость и знающий, что делать дальше. Я сам это чувствовал – была очевидная потребность опереться на сильную личность, как о какой-нибудь могучий ствол, а после этого можно и в драку с головой, забыв о ценности собственной жизни. Но, к сожалению, такие мощные фигуры вдруг куда-то испарились. Вот маршал Кулик, например, вполне мог бы стать лидером, консолидирующим всю армию. Звание, всенародная известность, воля и храбрость – все, казалось бы, этому способствовало. Но, вознесенный на олимп, он всерьез начал думать, что уникален и незаменим для всего народа как личность, поэтому, когда у него не получилось своими указаниями быстро нормализовать обстановку на фронте, мгновенно сдулся, как мыльный пузырь, и позорно бежал из грозящего захлопнуться котла.

Хотя Кулик, пожалуй, единственный маршал и заместитель наркома обороны, который хотя бы попытался лично принять участие в организации противодействия фашистскому вторжению.

Остальные маршалы и многозвездные генералы дальше окружных штабов (после начала войны ставших штабами фронтов) и носа не высунули. А если они под напором Хозяина и оказывались все-таки в штабе фронта, то это у них считалось – побывать на передовой. И еще из своей прошлой реальности я помнил информацию из лекции «Змия» о том, что сам Сталин первые дни после вторжения Германии впал в прострацию, полностью ушел в себя и практически не принимал никакого участия в управлении государством именно в это, трагическое для страны время. Великая страна пять дней была словно обезглавлена.

Но эту информацию знал только я, а остальные о таком, дискредитирующем вождя факте даже и помыслить не могли. Это мне приходилось, воя от отчаянья, надеяться только на себя и на Бога, а у остальных были за спиной мудрый Сталин и великая партия. Но зато в моей голове было четкое понимание того, что не имею я права на слабость, на обычный человеческий страх за свою жизнь, надежду на умного дядю, который придет и исправит допущенные мной ошибки. Не придет, и судьба дала мне единственный шанс сделать все, чтобы не повторился сценарий событий из той, кошмарной реальности.

Казалось бы, история сделала сдвиг в нужном направлении – самый ядовитый зуб у коричневого дракона вырван (уничтожен наиболее боеспособный 47-й моторизованный корпус немцев), но, черт возьми, события идут по тому же сценарию, тотальный разгром Красной армии продолжается. Это мне стало ясно сразу, стоило только выехать на шоссе Белосток-Слоним. И даже не трупы людей и загромождавшая дорогу разбомбленная техника приводили меня к такому выводу, а вид стоявших на обочинах брошенных танков, тракторов, с прицепленными к ним орудиями больших калибров – я даже видел две зенитные 85-миллиметровые пушки, находящиеся в транспортном состоянии, с еще не расчехленными стволами. Было ясно: несмотря на достигнутый моей бригадой успех, фронт 10-й армии разваливался; народ, побросав все, что мешало улепетывать, закатив глаза от ужаса, с воплями «спасайся, кто может» дружно ринулся на восток. Пока это были еще первые ласточки, но, как мне теперь стало ясно, до большого коллапса оставались буквально часы. Сейчас малейшая ошибка или промедление командования армии вызовут еще большую волну паники, и народ, в основном далеко не трусливый, сможет опомниться только где-нибудь в районе Смоленска. Тогда мужики будут озадаченно чесать себе репу и думать: «Как же так все получилось, и где были мои мозги, что я пустил немцев в самую сердцевину России?» Но так будут думать только те, кто сумеет добраться – основная же масса сгинет или, в лучшем случае, попадет в плен к гитлеровцам. А в лагерях уже фашисты так прижмут, что долго в их клоповниках не протянешь – уж кто-кто, а я знал по прошлой реальности их отношение к неарийцам. Плохой хозяин лучше относится к своим животным, чем эти хваленые цивилизованные европейцы к побежденным.

Неожиданно мой мозг зацепился за слова продолжавшего бубнить свой доклад Лыкова, и тут же все посторонние мысли куда-то испарились. Информация, подтверждающая печальные выводы, больно резанула по и так уже оголенным нервам. Наряд, дежуривший на дальнем броде, задержал человека, одетого в крестьянскую одежду и утверждающего, что он генерал-майор Зыбин – командир 36-й кавдивизии 6-го кавалерийского корпуса. Слова этого человека подтверждали два его спутника, причем у одного из них были при себе и документы, и оружие.

Эта информация настолько меня заинтересовала, что я, прервал доклад Лыкова, спросил:

– Слушай, Сергей, а сейчас где этот человек? Надеюсь, твои бойцы все-таки задержали эту троицу, а не отпустили их, руководствуясь приказом маршала?

– Никак нет, товарищ подполковник, не отпустили! Хотя привели задержанного Зыбина уже после того, как маршал уехал, но я посчитал, что этот генерал – какая-то мутная фигура, и отправил его вместе со спутником, который не имел документов, под конвоем в штабную палатку. Там лейтенант Бедин с ними разбирается. Сержант Петров, который назвался водителем генерала (документы его слова подтверждают), направлен на сборный пункт. А вообще-то, Юрий Филиппович, раньше видел я Зыбина в генеральской форме, а второй человек – это его ординарец, и звание у него старший лейтенант. А с водителем Петровым я даже как-то раз беседовал, когда их «эмка» стояла в ожидании окончания ремонта моста. Так что Зыбин не врет, он действительно генерал-майор, но отпускать его нельзя. Сволочь он – бросил своих подчиненных и кинулся в бега. Такие вот и предают Родину!

– Ладно, сержант, разберемся. Девятьсот два человека, говоришь, направили к Курочкину?

– Так точно! И это не считая легкораненых – они располагаются сейчас на территории сборного пункта, мы мобилизовали несколько врачей и медицинских сестер, вот они сейчас и занимаются ранеными; сортируют, после чего тяжелых мы отправляем в Слоним. Легкораненые проходят реабилитацию тут: медработники обрабатывают раны, перевязывают, и после этого красноармейцы поступают в распоряжение младшего лейтенанта Анисимова. Его взводные сержанты – это нечто: кого хочешь заставят Родину любить; после нескольких часов общения с ними бойцы забывают про свои раны и мечтают только об одном – сходить в штыковую атаку, и хрен с ним, если даже в боевых порядках немцев движется бронетехника. Вот таких, можно сказать, выздоровевших, сейчас сто двадцать человек. Я недавно беседовал с некоторыми из них, все без исключения желают как можно быстрее оказаться на передовой.