Bang-bang - Мацуо Монро

Я звоню в полицию. Девушка на том конце провода говорит, чтобы я не волновался, все будет в порядке. Она говорит, что причин для беспокойства нет, прошло не так много времени; что это не маленький ребенок, следовательно, вполне может не приходить вечером домой; что принять официальное заявление может только от родственников. Она говорит много всякой чуши. Суть сводится к одному — никто не собирается ни черта делать. По крайней мере до тех пор, пока через месяц не придет отец Юрико и не подпишет кучу бумажек. На всякий случай она делает вид, что записывает приметы Юрико, а потом отключается.

Ну да. Стоило два дня ломать голову, чтобы услышать такой ответ.

Потом я начинаю обзванивать всех знакомых по группе. Тех психов, которые раз в неделю делали сочувствующие лица, когда я рассказывал им о своих проблемах. С большой натяжкой можно предположить, что кому-нибудь из них Юрико сообщила, где ее можно найти. Остаток дня я трачу на болтовню с психами. Всех волнует только одно — как бы найти хорошего психолога взамен выбывшего из игры. Они озабочены только тем, как бы снова оказаться в команде таких же психов. Привычка делиться всяким дерьмом, забившим под завязку голову, заставляет их обзванивать одну клинику за другой, один психологический центр за другим, просматривать десятки рекламных газет и сотни тематических сайтов, чтобы как можно быстрее получить новую дозу наркотика под названием «чужое внимание». Самая настоящая зависимость, которую тоже нужно лечить. А для этого необходима групповая терапия, где все будут внимательно слушать о твоей зависимости от желания, чтобы тебя внимательно слушали. Замкнутый круг.

Последний звонок я делаю в десять вечера и окончательно убеждаюсь, что чудес на свете не бывает.

Никто ничего не знает о Юрико. Никто вообще ни хрена не знает, кроме того, что найти хорошего психолога — целая проблема. О, был бы у меня номер, по которому звонил Акихико, я смог бы вам здорово помочь в ваших поисках, ребята.

День заканчивается, а я по-прежнему не имею понятия, где Юрико. Если бы у меня хватило тогда ума записать номер телефона! Теперь я позвонил бы по нему, не сомневаясь ни секунды. Но я был слишком туп, чтобы поверить в такую ерунду, как доведение до самоубийства по телефону. Я и сейчас-то по-настоящему в это не верю. Просто нужна ведь какая-то гипотеза… Иначе как решишь, в каком направлении искать.

Намазывая подошвы ног мерзко пахнущей мазью, которая, по уверениям врача, обладает фантастической способностью почти мгновенно заживлять резаные, колотые и рваные раны, нанесенные осколками разбитого стакана, я заставляю себя забыть о сомнениях. Пытаюсь убедить себя, что убить по телефону можно так же легко, как и при личной встрече. Ну, или почти также…

Ступни покрываются толстым слоем жирной мази, а у меня остается все меньше доводов против теории Юрико. Любое поползновение здравого смысла привести контраргумент я встречаю в штыки. Мне ни к чему здравый смысл. Мне ни к чему логика и критический взгляд на вещи. Мне ни к чему реализм.

К тому моменту, когда ноги перебинтованы, я уже верю в теорию Юрико. Я грызу на кухне найденные галеты, которые стащил из магазина месяца три назад и забыл про них. Я запиваю галеты водой из-под крана и собираю воедино все, что знаю относительно смерти Акихико и психолога. Собирать приходится недолго.

Оба позвонили по одному и тому же номеру, а потом покончили с собой. Во всяком случае, Акихико проделал именно этот трюк. Юрико считает, что психолог тоже звонил. Да, конечно. Именно так все было, и мне плевать, если кто-то думает иначе. Номер принадлежал свихнувшейся художнице, которая каким-то образом заполучала свежих покойников в качестве натурщиков. Самого номера у меня нет, имени художницы я не знаю, где искать Юрико — не представляю. Вот, собственно, и все…

Я смахиваю со стола абразивно твердые крошки.

Мне нужно найти ту художницу. Если, конечно, она еще жива. Если она еще не в психушке. Она должна иметь какое-то отношение к этому делу. С нее-то я и начну операцию «Поиск и спасение».

Глава 5

Американский психолог Стенли Милграм выбрал из телефонных справочников разных городов несколько адресов и написал каждому адресату письмо о другом, тоже случайно выбранном человеке, указав его фамилию, внешность и краткую биографию. Он просил корреспондента вернуть письмо в случае, если тот знает парня, о котором говорилось в письме. В противном случае была просьба переслать письмо тому, кто, по мнению получившего письмо, мог бы знать. Со следующим подопытным кроликом та же история. Знаешь — сообщи, не знаешь — перешли тому, кто может знать. Такой вот эксперимент.

Цепочки связи были на удивление короткими. Большинство — в интервале от двух до десяти передач. В среднем, каждый пятый оказывался тем, кем нужно.

У меня блокнот, в который я аккуратно записываю рассказы этих людей. Художников, дизайнеров, фотографов, мастеров хентай… Я разговариваю с людьми, изображавшими на своих полотнах утопленниц. Разговариваю с теми, кто писал людей, распятых на деревянной стене, на металлической сетке, на кресте, просто на полу.

Мотивы сожжения любят ребята с комплексом вины. Признак комплекса неполноценности — связанные и исполосованные до смерти кнутом девчонки. Проблемы с матерью в раннем детстве — мертвые девушки с большой грудью. Если при этом сложности с мамой носили сексуальный характер, в картине присутствует намек на изнасилование. Я могу поставить диагноз автору, мельком глянув на его картину или комикс.

Я разговариваю с нанюхавшимися кокаина парнями, которые раз и навсегда бросили писать. Психи с ниточкой слюны, свисающей изо рта, мечтают создать новый шедевр. Извращенцы с липкими руками делятся со мной творческими планами.

И каждый из них называет мне пару новых имен. Чистых страниц в моем блокноте с каждым днем становится все меньше. Но ни один из встреченных мной людей не может сказать ничего толкового про женщину, которая уничтожала картины. Я не отчаиваюсь. Я знаю, что, в конце концов, обязательно найду того, кто знаком с ней или что-нибудь знает про нее.

Поговорить удается не со всеми. Некоторые из этих одаренных ребят уже в психушке. Некоторые — в клиниках для наркоманов. Некоторые, самые способные, чьи картины действительно представляли ценность, уже поставили точку. Кто-то живет слишком далеко от Токио. Этих я оставляю на потом.

Вечерами я прихожу в квартиру и первым делом прослушиваю автоответчик. На случай, если вдруг Юрико объявилась. Надежда уменьшается прямо пропорционально тому, как распухает мой блокнот. Потом я снимаю носки, пропитавшиеся за день кровью и сукровицей. Из-за этой беготни начавшие было заживать порезы опять кровоточат и гноятся. Уже привычными движениями я втираю в пылающие огнем ступни мазь и заглатываю пару обезболивающих «колес».

Ужин состоит из того, что мне удалось стянуть в попавшемся на пути магазине. Конфеты, чипсы, печенье. Если очень повезет — банка консервов. Я стараюсь не думать о том, что подходит время платы за квартиру. Я стараюсь не думать о том, что заканчиваются лекарства, без которых я, наверное, не смогу ступить и шагу. Я стараюсь не думать о том, что та, из-за кого заварилась вся эта каша, возможно, уже мертва…

Я ложусь спать далеко за полночь, и долго ворочаюсь, ожидая, когда подействуют таблетки.

А наутро меня ожидают новые впечатления и новые кусочки мозаики, которые я аккуратно прикладываю друг к дружке.

Как всегда кстати звонит мой брат:

— Как дела?

Я молчу, прикидывая, стоит ли выкладывать ему эту историю. С его связями он может сделать многое. Если, конечно, захочет. И если захочу я рассказывать ему о своих проблемах… Не так-то просто объяснить человеку, который считает тебя законченным неудачником, что ищешь неуравновешенную девчонку, склонную к суициду, или хотя бы чокнутую художницу, обожающую рисовать покойников. И все это потому, что еще пара психов покончили с собой после того, как позвонили ненормальной художнице. С такими рассказами сам рискуешь быть причисленным к этой веселой компании.

Сомневаюсь я недолго.

— Позвонили и наложили на себя руки? — переспрашивает он.

— Ну, типа того… То есть позвонили и наложили, но я не уверен, что здесь есть прямая связь. Так сказать, рабочая гипотеза.

— Как, говоришь, звали девушку?

— Зовут. Ее зовут Кобаяси Юрико.

— А художницу?

— Если бы знал, уже давно бы ее нашел.

— Ладно… Попробую что-нибудь узнать.

— Буду ждать.

— Старик-то не поправляется, — говорит он. — Уже подумывают, не положить ли его в больницу.

— Поздравляю тебя, — отвечаю.

И кладу трубку. Он уже произносил похожие слова год назад. Недели за две до гибели моей жены… В приметы я не верю, но как-то невесело думать, что, быть может, теперь на очереди Юрико.