Снежные зимы - Иван Шамякин

«Валька, черт, я тебя тоже люблю, хотя ты и свинья!» Хотелось крикнуть, засмеяться. Однако не крикнул. Только ткнул Будыку кулаком в мягкий живот. Сказал радушно:

— Пошли, пузан, коньяк пить.

За столом сиделось хорошо. Весело. Вспоминали разные приятные пустяки из прошлых встреч, из совместных поездок на курорты. Шутили. Женщины цедили шампанское. Мужчины помаленьку глотали «медведя». Но беседу их неожиданно прервали. Сперва — телефонным звонком. Попросили Будыку. Он минутку послушал, сказал:

— Ладно. Заходи.

— Кто это? — спросил Иван Васильевич.

— Клепнев.

— Клепнев?!

— Он едет сегодня в командировку в Москву. Надо подписать одно письмо.

Что ж, надо так надо, у ответственного работника нет покоя ни в выходной, ни в гостях. Антонюк это знал по своей работе. Клепнев заглянул из коридора, увидел накрытый стол, сделал вид, что смутился, долго и многословно извинялся перед хозяйкой. Ангел, а не человек. Воплощение высокой этики. Иван Васильевич сразу отметил: Клепнев с ним снова на «вы» — уважительно, не так, как на последней охоте в Беловеже.

«Ишь, барометр, собачий сын!» Но в то же время было и приятно.

Еще раз извинившись, Клепнев сказал, что раздеваться не будет, так как очень спешит — до поезда всего три часа, а у него еще не собран чемодан. Будыка, не читая, подписал какие-то два документа и, возвращая их Клепневу, спросил:

— Так, может, примешь с нами на дорогу? Эдик проглотил слюну и облизал толстые губы.

— Если хозяева разрешат…

— Пожалуйста, пожалуйста, — от души пригласила добрая Ольга Устиновна, которая в тот вечер готова была принять хоть сотню гостей.

 Клепнев вышел в коридор, снял свое шикарное, короткое — по последней моде — и легкое, на поролоне, пальто и вернулся назад… с бутылкой кубинского рома. Одна Ольга Устиновна, которая улавливала каждое душевное движение мужа, видела, как Ивана передернуло, как он изменился в лице. Испугалась. Взглядом просила, умоляла, чтоб молчал. Зачем портить такой вечер? Когда Клепнев выпил рюмку, другую и вошел в свою привычную роль всезнайки и болтуна, Иван Васильевич вдруг тихонько охнул и схватился за сердце.

— Ваня! Что с тобой? — Жена не на шутку испугалась.

— Все то же. Спазм. Дай валокордин.

— Может, вызвать врача?

— Нет, не надо. Я полежу. О, о, как сжало!

Будыка н Клепнев осторожно, под руки, отвели его в кабинет и уложили на диван. Ольга Устиновна дрожащими руками накапала лекарство.

— Я вызову «неотложку».

— Да погоди ты. Знаешь же, что я не люблю этих эскулапов. Сразу колоть начнут.

Потом слышал сквозь дверь: где-то в коридоре озабоченно шептались Ольга и Будыка. А Клепнев тряс над фужером кубинский ром: выдумали такую замысловатую пробку, что приходится основательно потрясти, чтоб налить. И пил залпом. Слишком дорогая штука, не бросать же. Вот свинья! Валентин Адамович вошел на носках, чтоб не скрипели ботинки.

— Ну, как ты?

— Ничего. Немного лучше. Прости, что испортил обедню.

— Что ты, чудак. Ты прости, что мы ворвались. Однако не думал, что ну тебя моторчик начал сдавать… Подкосили они тебя, эти два года… отдыха. Ну, лежи. Мы пойдем. Будь здоров.

На прощание Клепнев из-за двери, приглушенным голосом, провозгласил тост:

— За ваше здоровье, Иван Васильевич, — и дважды потряс бутылку.

Проводив гостей, Ольга Устиновна на цыпочках, в одних чулках, вошла и встревожено спросила:

— Как ты, Ваня?

В ответ Ваня подкинул чуть не до потолка ноги, скатился на пол и пошел… на руках. Перед женой перекувыркнулся через голову и встал на ноги.

— А вот так!

Ошеломленная женщина сперва испугалась, потом засмеялась, наконец беззлобно упрекнула:

— Как тебе не стыдно! Так напугать! А я думаю: что «все то же»? Какие спазмы? И валокордин одна я пью.

— Прости, Ольга. Но когда я подумал, что придется три часа слушать болтовню этого проходимца… да я теперь и не верю, что он сегодня едет в Москву… мне и вправду чуть не стало дурно… Сидел и ломал голову: что придумать?

— Да уж придумал! А хочешь, и я тебя удивлю. Милана сватала Ладу… за Феликса… Говорит, он признался, что Лада ему нравится.

— Ну и ну! Что ж ты ответила?

— Ничего не ответила. Но подумала, что, может, и неплохо бы… Свои люди…

Иван Васильевич нахмурился.

— Свои! По мне, так пусть лучше она уезжает в Африку. Не люблю обывательских сговоров. Не хватало Ладе искать богатого жениха!

Ольга Устиновна тяжело вздохнула.

Глава III

 Заведующий сектором вышел из-за стола навстречу. Жал руку с такой приветливой улыбкой, что Ивану Васильевичу тоже хотелось засмеяться. И потому, что отлично знал все приемы официальной обходительности, и потому, что в самом деле было хорошо. Настроение почти праздничное. Многое радовало… За широким окном кружились снежинки. Первый снег. Первый день зимы. Светлеет земля, светлеет душа человека. Выпала добрая пороша. А через два дня начинается охотничий сезон. Тут уже не только посветлеет душа старого охотника, а запоет на все лады.

Радовало, что наконец позвали сюда, в этот высокий дом. Ничуть не задевает самолюбие, наоборот — даже приятно, что первым принимает его же выученик, бывший сотрудник того учреждения, которым он, Антонюк, долго руководил. Растут люди. Когда-то был тощий нескладный паренек, который первое время боялся начальства и всегда ходил в неглаженых брюках с пузырями на коленях. А теперь вон какой красавчик! Высокий, подтянутый, как хороший спортсмен, костюм — с иголочки. Это Антонюку, пожалуй, не очень нравится. Слишком уж шикарно и модно одевается молодое поколение ответственных работников. Что твои дипломаты. Ивану Васильевичу кажется, что такое внимание к своему внешнему виду отнимает много времени, а главное — появляются черты женской психологии: вместо того чтоб почитать серьезную книжку, мужчина начинает рассматривать журналы мод и завидовать тому из своих коллег, кому удалось достать самый модный плащ или шляпу.

Леонид Мартынович не вернулся за свой полированный стол, а пригласил Ивана Васильевича к простому, за которым проводятся короткие рабочие совещания. Сам сел напротив. Снова приветливо улыбнулся.

— Как. здоровье, Иван Васильевич?

— Спасибо. Не жалуюсь.

— Хотя что я спрашиваю! Вчера там, — Леонид Мартынович показал пальцем на потолок, — кто-то вот так спросил: а как его здоровье, Антонюка? А Петр Федорович говорит: да он же неизменный король наших охотников. Король! — засмеялся вчерашней шутке руководителя. — Как видишь, разговор о тебе шел на высоком уровне.

— Спасибо.

— Как охотничье счастье? Что сбил, кроме ног?

Человеку хотелось пошутить. Но Антонюка вдруг словно что-то сковало. Что — и сам не мог понять. Нетерпеливое ожидание, что ему предложат, или это «король»? Или, может быть, то, что молодой человек этот, по возрасту в сыновья ему годится, так вот начал разговор, слишком уж запанибратски?

— А знаешь, я был в Чехословакии. И нас повезли на охоту. Так они там в самом деле выбирают короля. И этот удивительнейший ритуал, я тебе скажу, интереснее самой охоты. Они еще судью выбирают и прокурора… Целый спектакль разыгрывают. Стоило бы нашим перенять…

— Мы выбираем председателя… по рекомендации Комитета по охране природы, — без улыбки сказал Антонюк. Но Леонид Мартынович принял это за остроумную шутку.

— Председателя и то по рекомендации! Ох, это мы умеем — засушить живое дело!

Тут уж и Антонюк улыбнулся, но совсем по другой причине: над молодым человеком, который считает себя на такой высоте, с которой разрешается уже обобщенная самокритика: «умеем засушить…». Захотелось по-отечески посоветовать: «Мальчик, не повторяй слова тех, кто стоит над тобой. Не все они мудрецы, афоризмы которых надо заучивать. Оставайся самим собою». Надо бы ему сказать. Да как ты скажешь при такой ситуации! Не поймет, обидится. Между тем Леонид Мартынович как будто прочитал мысли Антонюка. Подобрался вдруг, стал серьезным по чину. И тут же заговорил о деле.

 — Иван Васильевич, я думаю, ты догадываешься, зачем тебя пригласили? Мне поручили передать: есть мнение, что надо тебе вернуться на работу. Отдохнул малость — хватит. Нам надо, засучив рукава, всерьез заняться сельским хозяйством. От слов перейти к делу. По-научному взяться. Волюнтаризм много навредил…

«Какие емкие определения мы находим, когда надо что-нибудь осудить. И удобные. Главное — удобные». Иван Васильевич вздохнул. Леонид Мартынович понял его вздох по-своему.

— Я понимаю: нелегко после такого перерыва взвалить на себя этот груз. Но нужно, Иван Васильевич. Тебе предлагают интересный отдел…

— Я вернусь только на прежнее место.

У заведующего сектором вытянулось лицо. Он растерялся, потому что никак не ожидал, что этот отставник может выдвинуть такое требование. Да и сам Антонюк, идучи сюда, не думал о должности. Если бы предложили еще более низкую — обыкновенным рядовым служащим, — он, наверное, согласился бы. Не будь такого вступления — о волюнтаризме и прочем… После же такого разговора стало ясно: умные люди хотят его реабилитировать. Однако почему же только наполовину? Уступка его бывшим противникам? Теперь эти люди молчат, прячутся за удобным словом. Почему же он сам должен дать им основания думать, что они, пускай хоть на половину, на четверть, были тогда правы, поступали принципиально?! Нет, дорогие мои! На такие компромиссы Антонюк никогда не шел! Или — или!.. «Мне не место важно, а признание моей правоты, ваших ошибок. Признание не на словах — на деле. Слов я слышал много. Они потеряли для меня цену».