Снежные зимы - Иван Шамякин

Несколько раз Иван Васильевич взрывался — выдавал «на высоких нотах» и ему, Геннадию, и Майе, и доброй теще, которая дрожала, как бы, упаси бог, не обидеть дорогого зятька. Постепенно выработался некий иммунитет: научился не только сдерживать возмущение, но тушить его в самом зародыше. А вот удивляться не перестал. Прямо поражала необыкновенная способность этого человека — их зятя — не усваивать самых простых, элементарных правил культурного поведения.

Иван Васильевич при всем своем богатом опыте никак не мог понять — почему это? Не дурак же парень. Безусловно хитер. Женился, верно, по расчету. Однако нельзя сказать, что так уж надеялся на положение тестя. За то, что, работая слесарем в гараже, учился на вечернем отделении института и пускай посредственно, но без единого провала сдавал все экзамены, Иван Васильевич прощал ему все. И после своих срывов казнил себя и просил прощения — не у зятя! — у жены, потому что с Геннадия «как с гуся вода». А Ольга плакала после мужниных вспышек.

Но вот уже два года, как Геннадий — инженер, начальник участка на автозаводе. Не без его, Антонюка, помощи получил квартиру, однокомнатную, но отдельную и в хорошем районе. Спасибо за это, как и за многое другое, Иван Васильевич от него, конечно, не услышал. Более того, зять вел себя так, как будто его обманули и не отдают обещанного. Претензий он, правда, никаких не высказывал, — это была, пожалуй, единственная примета его культуры, однако брать не стеснялся; явно под его влиянием и Майя становилась по-кулацки жадной.

Когда у них на новоселье, среди множества вещей, совершенно ненужных молодым людям в маленькой квартирке, Иван Васильевич увидел и халат, который ему подарили узбеки, то это так его развеселило, что он, подвыпив, весь вечер хохотал, на удивление своим и гостям. Ольга Устиновна только дома узнала причину его веселья, когда он стал допытываться: «Нет, ты скажи мне, пожалуйста, а халат… халат узбекский им на что?» Но и это Иван Васильевич умел понять и простить. В зяте сильна крестьянская психология, правда — не народная, естественная, а извращенная, изуродованная городом и далеко не лучшими личными качествами.

Таких людей он видел немало, особенно в той сфере, где долго работал, — в органах, руководивших сельским хозяйством. Одного не мог простить зятю: как тот встретил его выход на пенсию. Сказать ничего не сказал. Но во всем его поведении как бы чувствовался укор: подвел ты меня. Это как-то не укладывалось в голове у Ивана Васильевича. На что еще человек рассчитывал? На должность, на карьеру? Но ведь совсем другая область! Что мог ему предложить Иван Васильевич — место инженера РТС? Так ведь ни у него, ни у дочки и в мыслях нет уехать из Минска. Куда там! Работой своей довольны и она и он.

А потом это обидное сверху вниз: что с тебя возьмешь, с пенсионера! И родственное утешение: не горюй, старик, как-нибудь проживем. Уже раза два пытался похлопать по плечу. Выработанный иммунитет помогал Ивану Васильевичу все стерпеть. Хотелось лишь одного: до конца понять этого человека, своего зятя. Правда, иной раз, особенно теперь, когда столько свободного времени для раздумий, становилось горько. Жил, работал ради детей, а своих собственных не очень-то сумел воспитать, одна Лада радовала. А зятя за три года жизни бок о бок не только не смог перевоспитать, передать свое отношение к вещам, к людям, да хотя бы просто отшлифовать, но даже разобраться в нем как следует не сумел. Не преувеличил ли ты, Иван, свои силы и возможности? Может быть, так и во всем? Нет, согласиться с этим не может. Да и жизнь не однажды подтверждала, что, несмотря на ошибки и слабости, он верно служил идее и правде.

Геннадий стоя просматривал газеты. Вдруг довольно хохотнул:

— Ни одного слова о нем. Как корова языком слизала. А мои ребята все еще пьют, его поминая.

— И ты с ними?

— А я себя не отделяю от народа!

— Ого!

— Что — ого? — настороженно, почти с вызовом спросил зять.

Иван Васильевич не ответил. Рассуждения Геннадия о политике удивляли наивной примитивностью и путаностью. Раньше Антонюку не раз становилось стыдно, что человек, живущий под одной с ним крышей, студент, мелет порой такую чушь. Потом научился пропускать мимо ушей политические благоглупости зятя, не обращать на них внимания. Последние события Ивану Васильевичу почему-то не хотелось ни с кем обсуждать, тем более с таким «политиком», как этот самодовольный инженер, приехавший с единственной целью — съесть вкусный обед, приготовленный тещей. Так давай, брат, про обед и говорить будем!

— Не был бы ты скупердяй, так захватил бы по пути бутылочку. Глядишь, веселее обедалось бы.

Геннадий хохотнул уже совсем иначе. Но в этом хохотке Иван Васильевич уловил смущение — все-таки ему неловко приходить каждый раз на тестеву чарку.

— Деньги у Майи. Попробуйте выпросить у нее.

— Кто ж это ее перевоспитал? Зять не понял.

— Майя была щедрой девушкой.

— Легко быть щедрой за отцовский счет! Иван Васильевич усмехнулся:

— Дорогой зять! Ты высказал мудрейший афоризм. За него — с меня чарка! На Новый год.

— Кабы сегодня, — разочарованно протянул зять, не уловив иронии. Но тут же весело хохотнул и полез в книжный шкаф, где стояли тома энциклопедии.

— Поспорил с одним на коньяк. Когда царствовала Елизавета? 

 Геннадий листал том, повернувшись спиной. Иван Васильевич разглядывал эту широкую спину, толстую шею, которую тот по старой моде, по-крестьянски брил. После окончания института зять как-то сразу раздался вширь. Иван Васильевич с иронией подумал, что парень прогадал на этом. Раньше донашивал его костюмы, чуть потертые, но из дорогого материала. Теперь его костюмы не налезают, из меньшего не сделаешь большего. И Геннадий должен покупать сам. Однако на дорогие, видно, Майя денег не дает. Носит самые дешевые — «не отделяет себя от народа».

— Во гад, он выиграл. А я думал… — Геннадий озабоченно поскреб затылок. — Ведь я по истории имел пятерку.

Вот эта его наивность тоже удивляла: если он по какому-нибудь предмету еще в школе имел пятерку, то ему казалось, что лучше его этот предмет никто не знает и не может знать. Как-то он совершенно серьезно сказал:

— А что они знают, эти академики! Только деньги гребут.

Иван Васильевич давно приметил, что Ольга стала побаиваться оставлять их один на один, тестя и зятя. Может быть, поэтому позвала:

— Лада разрешила включить телевизор. Пожалуйста, прошу вас, товарищи мужчины.

Лада сидела в кресле, равнодушная ко всей бытовой суете. Отца подчас пугала эта способность младшей дочери «выключаться». Только что была земная, веселая, шаловливая и вдруг — будто поднялась в космос, гамма-частицей в бесконечные просторы Вселенной. На экране два известных актера из кожи лезли вон, стараясь насмешить телезрителей. Но шутки их скроены из бородатых анекдотов, которые Иван Васильевич слышал еще в молодости. Смеялись Ольга Устиновна и Геннадий. Вдохновленный передачей, зять начал рассказывать свой анекдот.

— Иван Васильевич, про пенсионеров — слыхали? Два старичка сидят в сквере. Поднялись… А тут ветер подул. Закачались, схватились друг за друга, чтоб удержаться на ногах. Потом один спрашивает: «А что завтра будем делать?» — «Если не будет ветра, к девочкам пойдем», — отвечает второй. К девочкам! Го-го!..

Ольга Устиновна смотрела на мужа со страхом: ее обидела бестактность Геннадия, однако пробрать его не решалась. Чтоб успокоить жену, Иван Васильевич заставил себя засмеяться. Анекдот он слышал сто раз, сам рассказывал, зятя своего хорошо знал, а потому это его не задело. Но на хамство надо иногда тоже отвечать хамством.

— Молодые, муж и жена, такие вот, как вы с Майей, долго думали, что подарить матери на именины. И наконец придумали: «Подарим ей самое дорогое, что у нас есть. — нашего первенца. Пусть бабушка тешится!»

Зять хохотнул. Майя вспыхнула и вышла из комнаты. Ольга Устиновна укоризненно покачала головой:

— Хоть бы детей не трогали в своих глупых анекдотах. Лада простонала:

— О, бог мой, какое убожество!

И хотя сказала она, вероятно, о том, что шло по телевизору, потому что тут же в сердцах выключила, но Ивану Васильевичу подумалось, что это — о них, и Ладины слова больно обожгли. Верно, убожество! Это преждевременное положение пенсионера помимо воли делает его мелочным, засасывает в трясину быта, семейных проблем, не стоящих иногда и выеденного яйца. Вместо того чтобы каждое утро узнавать, как идут работы по осушению Полесья, он должен интересоваться, был ли «желудочек» у Стаса, перед тем как отвести его в детский сад. Настроение испортилось.

Кена, безотказный семейный сейсмограф, сразу же почувствовала толчки его души. Насторожилась, как испуганная птица. Хорошо, что в доме есть Лада. Недаром ей дали такое имя. Правда, и она часто портит настроение и делает это вполне по-современному, с использованием новейших достижений физики. Но. по сути, только она одна и может поднять настроение отца. Лада стояла у окна и читала стихи.