Интим не предлагать! - Агата Лель

— Извини, совсем из головы вылетело раньше упомянуть — таково условие завещания. Чтобы вступить в права наследования, в браке я должен быть минимум тридцать дней. Так что, малышка, настраивайся на медовый месяц.

— К-какой ещё медовый месяц? — раскрываю глаза ещё шире и тут меня как будто бы озаряет: — А-а, я поняла, это типа шутка такая? — смотрю на его невозмутимое лицо и чувствую, как моё искажается в мимике неподдельного отчаяния. — Ну как же так? Мы же с тобой договаривались: мы женимся, ты отдаёшь мне деньги, потом мы разводимся…

— Да-да, всё верно, но, заметь — я не уточнял, когда именно отдам тебе деньги и когда мы подадим на развод. Если что — прав я, по закону.

— Но…

— А училась бы на юридическом, знала бы, — довольно добавляет Богдан и снова тянется в карман за вэйпом, но я, словно разъярённая кобра перехватываю его руку и шиплю в лицо:

— Не смей шутить со мной, Малиновский! Может, я и не сильна в законах, но мой отец даже разбираться не станет — приедет и такое тебе устроит! Не было уговора о месяце, не было!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌— Соррян, лапуль, это не я — это завещание. Когда постареешь и пойдёшь туда же, — кивает наверх, — найди моего дедулю и сделай ему подножку.

— Но почему ты мне сразу об этом не сказал? Это же всё меняет! Если бы я знала, что мне придётся быть твоей женой целый месяц, пусть даже фиктивной — я бы не пошла на это даже за десять, да даже за сто миллионов!

— Ой, а у кого-то нос растёт, — Малиновский щёлкает меня по кончику носа и подмигивает. — С чего бы это? Может, потому что кто-то маленький лгунишка?

— Иди в задницу! — зачем-то трогаю свой нос и с достоинством выпрямляю спину. — Хорошо, я хожу месяц со штампом, потом мы разводимся и тогда, надеюсь, я получу, наконец, свои деньги?

— Безусловно!

— Три миллиона?

— До копейки!

Заметно расслабляюсь и решаю, что за три миллиона тридцать дней можно и потерпеть. Некоторые всю жизнь пашут и столько не зарабатывают. В конце концов, ну что мне этот штамп? Его всё равно никто не видит. А потом, после развода, можно вообще сделать вид, что паспорт потеряла и мне выдадут новый, без этой позорящей моё достоинство грязи.

Идти на пару к Венику и так не хотелось, а теперь не хочется ещё больше. Мелькает мысль взять бутылочку шампанского и отметить моё непыльное превращение в миллионершу напару с Цветковой. Правда, до регистрации я думала, что бутылочка будет дороже, но сейчас и обычное Советское покатит. По крайней мере оно мне по карману.

Открыв сумочку, достаю телефон и, оживив экран, бегло листаю список контактов.

— Что это ты делаешь? — кивает на мой видавшей виды смартфон Малиновский.

— Такси хочу вызвать.

— Зачем это?

— Домой поеду. Плохо представляю, как в этом, — кошусь на платье, — можно спуститься в метро.

— Так, кажется, пришло время для ещё одной новости…

Застыв, медленно поворачиваю на него голову, ожидая какой-нибудь очередной подлянки.

— Продолжа-ай.

— В завещании дедушки сказано, что жить этот месяц мы должны вместе, на одной территории — это одно из самых важных условий. Извиняй, малыш, — Малиновский разводит руками, а я, издав нервный смешок, вмиг становлюсь серьёзной.

— Нет!

— Да.

— Нет!!! — вкладывая в это короткое слово всю ярость, нажимаю на каждую букву, дабы придать отрицанию вес.

— Я понимаю и даже разделяю твой гнев, но таково условие. Я же говорил, что мой дед был человеком со странным чувством юмора.

— Извини, но я тебе сейчас врежу. Ты же сам сказал, что я неадекватная.

— Я сказал, что ты странная.

— А странный неадекват может и дважды ударить. Глазом не моргнёт, — шифрую панический страх как умею, но чувствую, что вот-вот сорвусь.

Нет, это безумие какое-то, такого просто не может быть! Жить вместе месяц? Месяц бок о бок с ним? Ни за что! Никогда!

Решительно хватаю его за руку и тяну с лавки.

— Что это ты задумала? — Малиновский лениво поднимается со скамейки и щурится от не по-весеннему знойного солнца. — Куда теперь собралась?

— Обратно. В ЗАГС. Будем разводиться.

— Это невозможно, — вяло перебирая ногами, излишне спокойно парирует Богдан.

— Невозможно жить целый месяц с тобой, а всё остальное ещё как возможно. Короче, я аннулирую наш договор и твои деньги мне сто лет не нужны.

— Ой, нос снова растёт.

Резко торможу и тычу указательным пальцем ему в грудь:

— Прекрати поясничать, прекрати обсмеивать каждое моё слово, прекрати вести себя как идиот! Я не буду жить с тобой — точка. Да меня бесит, что мы в одном городе живём, а ты говоришь об одной квартире! Нет, нет и ещё раз нет!

Он мягко перехватывает мою ладонь и как-то излишне нежно прижимает замок наших сплетённых рук к своей белоснежной рубашке.

— Не ври себе, Ромашкина, тебе нужны эти деньги. Очень нужны. Позарез. А как же американская мечта? Твой парень, Джон Доу[1], он же ждёт тебя.

— Откуда ты… С чего ты взял, что его зовут Джон? — изумляюсь, но он продолжает свой медовый монолог:

— Всего лишь месяц, тридцать дней, не так уж и много за столь щедрую сумму, согласись? К счастью для тебя, мой дедушка не был извращенцем и в его завещании ничего не сказано о том, что мы должны спать вместе. Нет, если ты захочешь, конечно, и сильно постараешься…

— Ты мне отвратителен, Малиновский. Однажды на речке мне к ноге присосалась скользкая, мерзкая извивающаяся пиявка, и то она не была мне отвратительна настолько, на сколько отвратителен сейчас ты.

Малиновский очень высокий, но и я не маленького роста — мы стоим друг напротив друга и смотрим в глаза, только в моих, в отличие от его, плещется искренняя ярость. А что в его глазах? Искры смеха. Ему весело.

А ещё меня обескураживает, злит, расстраивает то, что