Нежеланная - Шэрон Кендрик

Она не могла представить себе, как искушенный и изысканный Джованни будет пить молочно-шоколадный напиток; но поставила третью чашку и выложила печенье, которое испекла вместе с сыном и которое изрядно зачерствело. Паоло так гордился делом своих рук, подумала Алекса, кладя печенье на тарелку. И вдруг задрожала и в панике прислонилась к стене.

О чем она думает?

Она вообще не думает ни о чем – вот что ужасно. Она ведет себя как обычная мать, накрывающая стол для гостей. Но такого не должно быть. Такое бывает только в Счастливых Семьях, и демонстрировать успехи Паоло в кулинарии в такой ситуации совсем неуместно.

А что будет дальше? Алекса была не глупа и понимала, что Джованни да Верраззаво совсем не собирается сесть на самолет и исчезнуть из их жизни навсегда.

И что тогда?

Взяв поднос, она вошла в гостиную. Огонь, пылающий в камине, наполнял комнату живым потрескивающим теплом. И от этого, возможно, была не так заметна убогая обстановка, дешевая мебель, потертый ковер.

– Вот и я! – сказала Алекса с натянутой улыбкой, ощущая, что разыгрывает какой-то жуткий фарс.

Два лица, так разительно похожие, повернулись к ней, но глаза Джованни сверкали неприкрытой враждебностью, а в глазах Паоло сквозили любовь и доверие. Доверие.

Будет ли он по-прежнему доверять ей, если узнает, что этот мужчина – его отец? Почему она не подумала об этом раньше?

Подавая напитки, которые никто в действительности не хотел, Алекса заметила, что Паоло неудержимо зевает. И хотя она со страхом ожидала момента, когда они с Джованни останутся одни, она обняла сына и сказала:

– Пойдем, солнышко, пора спать!

Но Паоло не прижался к ней, как обычно, а взял ее за руку, как взрослый, отчего сердце ее защемило, и повернулся к Джованни.

– Ты придешь к нам снова? – спросил он.

Джованни кивнул своей темной головой.

– О, да. Конечно. – А затем, придав своему тону сознательную твердость, одарил сына широкой улыбкой, которая редко появлялась на его лице. – Ты не против, если я поучу тебя итальянскому языку в следующий раз?

Паоло кивнул.

– Ты… итальянец?

Возникла напряженная пауза, и Алекса отвела глаза, увидев горечь на лице Джованни.

– Si. – Сейчас не время объяснять, что в жилах у него течет карастанская кровь, и у Паоло тоже. – Я итальянец. Разве мать не учила тебя итальянскому языку? Это самый прекрасный язык на земле.

– Мама не говорит по-итальянски.

– О, я думаю, ты скоро обнаружишь, что она говорит. Не так ли, Лекс?

Глаза Алексы обратились к нему – их будто притягивало магнитом. Она сглотнула.

– Больше не говорю – я его подзабыла.

– Какая жалость, – пробормотал Джованни, но учтивая фраза прозвучала холодно. – Каждый ребенок должен говорить на нескольких языках.

Алекса проигнорировала скрытую угрозу, прозвучавшую в его словах. Ей надо было уложить ребенка в постель, пока не разыгралась ужасная сцена.

– П-пойдем, мой дорогой, – прошептала она прерывистым голосом.

Укладывая Паоло спать, она действовала словно на автопилоте. Для ванны не оставалось времени. Сыну надо было почистить зубы, умыть лицо, потом вечерняя сказка – и этот обычный ритм подействовал на нее успокаивающе. Ведь не его вина, что взрослые устроили такую неразбериху в личной жизни, думала она, укрывая ребенка одеялом. Она посмотрела на его лицо, такое открытое и невинное. Смотрел ли так Джованни на свою мать – так, будто она может ответить на все его вопросы, решить все его проблемы?

– Мне нравится этот дядя, – признался Паоло, почти засыпая, и сладко зевнул.

– Спи, спи, дорогой, – уклончиво ответила Алекса и удивилась, почему ее так мучает чувство вины – будто кто-то повесил на нее тяжелый груз.

Я сделала это ради тебя, Паоло, сказала она про себя, глядя на его пушистые черные ресницы и гладкую, бледно-оливковую кожу. Только ради тебя.

Надеялась ли она, что Джованни в это время уйдет? Исчезнет в ночи, будто плохой сон?

Но он никуда не ушел. Его силуэт темнел на фоне горящего пламени. Она не видела выражения его лица, да ей и не надо было видеть его, потому что гнев исходил от всей его фигуры.

– Закрой дверь, – сказал он тихо. – Паоло… Я сказал – закрой дверь, – повторил он, и губы его сжались.

Рука Алексы дрогнула, когда она выполняла его просьбу, и ей понадобилось мужество, чтобы взглянуть ему в лицо. Джованни смотрел на нее, разглядывая подведенные черной тушью глаза и ярко-красные губы, дрожавшие от страха. Его глаза сверкали от гнева.

– Так когда же ты собиралась сказать мне? – спросил он тоном, в котором бурлила тихая угроза.

– Джованни…

– Когда? – продолжал он. – Когда ему исполнилось бы восемнадцать? Или когда он окончил бы колледж? Или когда женился? А я был бы чужой на этом празднике жизни – неизвестный отец, чья кровь и чье тело отвергались женщиной все эти годы? – Он понизил голос и стал надвигаться на нее. – А если бы он умер…

– Прекрати! – выдохнула она, зажимая руками уши.

– Если бы он умер, – с жесткостью продолжал он, наслаждаясь тем, что так задел ее, – что тогда? Я никогда бы об этом не узнал, да, Алекса? Не узнал о том, что мой сын родился, жил и умер, а я так ни разу не увидел его?

– Нет! – простонала она, потому что, как ни закрывала она уши, его слова стучали в висках словно молоток.

Он резко оторвал руки от ее лица.

– Как ты с этим жила? – безжалостно продолжил он.

– Я сделала это ради него.

– Нет, лжешь, маленькая сучка, ты сделала это ради себя. Ты, сделала это, потому что хотела держать его при себе!

Он схватил ее за локти, крепко сжал, и Алекса изогнулась, отчаянно пытаясь высвободиться. Но Джованни был более ловким, чем она. Он крепко прижал ее к своему телу, и глаза Алексы расширились от страха, когда он нагнул к ней свою темную голову.

– Ты чувствуешь? – спросил он мрачно. – Чувствуешь, как мое тело напряглось? Чувствуешь, что оно хочет тебя, хотя душа моя презирает тебя за то, что ты сделала со мной и моим сыном?

И движением скорее гневным, чем обычным, он прильнул к ее губам.

Секунду Алекса сопротивлялась, но он прижимал ее к себе все сильнее, и она почувствовала его мускулистую плоть. Опытным движением он раздвинул языком ее губы, и она не смогла не ответить на его поцелуй.

– О!

Изумленная и растерянная, она почувствовала, как он решительно сдернул с нее свитер, и пальцы его коснулись напрягшихся сосков, проступивших сквозь тонкий шелк бюстгальтера, а другая рука обняла ее за ягодицы. Она непроизвольно застонала, прижавшись к нему, но колени ее задрожали, когда в голове вдруг возникла непрошеная мысль.

Может, это искупление за то, что она сделала? Если она отдастся ему, может, у него дрогнет сердце, и он простит ее? Может, он поймет, как она боялась потерять своего сына?