Янтарный ангел - Александр Форш

Их роман продлился чуть дольше месяца и закончился печально. Марина пришла к своему возлюбленному, не позвонив заранее, как было условлено между ними. Она не шагала, а буквально парила над землей, ведь у нее была заготовлена потрясающая новость. Девушка уже представляла, как сильные руки заключат ее в объятия, как закружит ее Максим, осыпая поцелуями и словами о любви.

Мечты разбились в тот самый момент, когда Марина увидела, как ее божество, лучший на свете мужчина целует другую нимфу. Никого не стыдясь, прямо возле своего подъезда. А ведь с ней он не позволял себе подобной вольности. Встречи проходили всегда у Марины дома и только в то время, когда там не было мамы и сестры. Максим никогда не приглашал ее в кафе или в кино.

– Нам ведь и так хорошо вместе, безо всех этих штампов и шаблонов, – говорил он так убедительно, что Марина и не думала сомневаться.

А теперь отдельные эпизоды в их отношениях, которые все же немного беспокоили ее, сложились в цельную картину. Ее сердце было разбито. Марина так и не смогла уйти, смотрела, как Максим обнимает незнакомую ей блондинку, а потом, точно почувствовав Маринин взгляд, очень медленно поворачивает голову в ее сторону.

– А, это ты, – слова звучали так буднично, так жестоко.

Марина почувствовала, что задыхается. И земля снова начала уходить из-под ослабевших ног.

– Что застыла? – В голосе подошедшего Максима звенел металл. Он разговаривал с Мариной так, точно она была его врагом. Будто не ее он совсем недавно называл своей в жаркой постели, овладевая податливым юным телом. – Даже хорошо, что ты сама все увидела, мне не придется прятаться от тебя и выдумывать предлоги, чтобы не встречаться. Или ты думала, что все это навсегда? – Карие глаза вспыхнули недобрым огнем. Так вот каким на самом деле оказался ее античный бог!

Она еще долго смотрела вслед удаляющейся парочке и слышала заливистый смех блондинки, которой разгоряченный Максим что-то шептал на ушко. Все последующие дни слились для Марины в одну серую череду дней. Документы на кафедре ей выдали быстро, только прыщавый секретарь смотрел с сочувствием и жалостью. «Неужели знает?» – мелькнула мысль и исчезла, не оставив и следа. Но это уже было не важно. Сразу две Маринины мечты рассыпались прахом. В следующий раз она осознала себя лежащей в больнице. Грубая санитарка гремела алюминиевым ведром, что-то бурчала себе под нос. Увидев открывшую глаза Марину, сплюнула на пол:

– Шалава малолетняя. Ну, чего разлеглась? Тут тебе не санаторий. Ноги раздвигать научилась, значится, и шагать сможешь. Поднимайся давай, мне еще три палаты после вас, проституток, отмывать.

Марина опустила босые ноги на холодный кафельный пол, зябко поежилась. Низ живота прорезала острая боль. Не удержавшись, девушка застонала. Санитарка, вместо того чтобы помочь, плюхнула в ведро тряпку, окатив Марину грязной водой, и вышла, продолжая материться и сыпать оскорблениями.

Через неделю девушка сидела в кабинете гинеколога: приятного дядечки неопределенного возраста. Он что-то долго писал в ее карте, изредка отрываясь и поглядывая на пациентку с рассеянной улыбкой, задавал короткие вопросы:

– Что-то болит? Кровотечения не беспокоят? Ночью спите хорошо?

Марина отвечала рассеянно, невпопад.

– К моему глубокому сожалению, голубушка, новости совсем неутешительные. Хотя срок у вас был небольшой и оперативное вмешательство прошло нормально, нам не удалось купировать негативные последствия. В восемнадцать лет все заживает быстро, и очень скоро вы не вспомните об операции. Вот только, – доктор замешкался, – увы, забеременеть вы больше не сможете.

«Убийца!» – взорвалось в голове Марины.

Она совершила преступление и понесла наказание.

Внутри ее осталась пустота, которую нечем было заполнить. Почти шесть лет понадобилось Марине, чтобы снова почувствовать себя живой. Она даже подумывала восстановиться в институте, только поняла, что юношеские мечты не вернуть. Жизнь снова пошла своим чередом. Вот только довериться другому мужчине она так и не смогла. Максима с тех пор она встретила лишь однажды: столкнулась с ним у метро, когда бежала на работу. Он больше не казался ей античным богом. Обычный смертный, такой же привлекательный внешне, как и раньше, но абсолютно пустой внутри. Белозубая улыбка – обычный оскал, прекрасная фигура – лишь результат усердных тренировок. Он всегда был и остался рабом своего тела, забыв о душе. По Марине Максим мазнул равнодушным взглядом, возможно, он ее узнал, но вида не подал. Наверняка у него сменился не один десяток таких же, как она. Когда-то Марина думала, что умрет, если он к ней однажды охладеет. Но вот жива. Потрепана, изранена, но жива. Старые шрамы почти не болят, лишь ноют иногда, напоминая о том, что все это действительно было с ней. Иногда Марина хотела стереть себе память, чтобы не помнить пережитое, но понимала, что память необходима, чтобы удержаться от новых ошибок. За необдуманными поступками следует расплата – невозможность изменить совершенное. И как следствие – бесконечное сожаление. И если даже хочется о чем-то забыть, делать этого никак нельзя. Память – наш плот из сладких свершений и горечи потерь, радостных встреч и неизбежных прощаний, головокружительных взлетов и болезненных падений. Пока мы помним – мы живем. Марина сама не заметила, как задремала, сидя за столом. Когда очнулась, ломило поясницу и шею. К тому же девушка сильно замерзла – окно было открыто настежь, хотя она была уверена, что закрыла его. Часы на стене показывали три часа ночи.

Она встала, чтобы немного размять затекшую спину, подошла к окну и выглянула на улицу. На стекле застыли капельки прошедшего дождя, пахло горькой свежестью и жженой листвой. Темный двор был слабо освещен двумя-тремя тусклыми фонарями, только в глянцевых лужицах отражалась бледная луна. Марина уже хотела закрыть окно и все же пойти спать, когда один из фонарей возле дома замигал неверным оранжевым светом, уронив на мокрый асфальт блестящую кляксу. Тень она заметила краем глаза. Та двигалась очень медленно и осторожно, точно обдумывая каждый следующий шаг. Это был ребенок, совсем малыш. Но как он оказался ночью на улице? Один! Марина хотела крикнуть, чтобы тот никуда не уходил, она спустится и заберет его. Она не сразу поняла, что одет мальчик совсем не по погоде: в короткие шортики на лямках и тоненькую маечку. А когда он вдруг остановился и поднял личико, Марина зажала рот рукой. Этажи, отделявшие ее от ребенка, перестали существовать. Синие глазенки оказались так близко, что Марина могла бы протянуть руку и коснуться бледного, осунувшегося личика. Это был он. Мальчик снился ей почти каждую ночь с того самого дня, когда она совершила самую страшную ошибку в своей жизни. Он приходил, садился на край кровати и просто молчал, глядя на нее небесного цвета глазами. Иногда Марине казалось, что ребенок ей не снится, что он настоящий, из плоти и крови. Но стоило ей попытаться дотянуться до него, погладить по белобрысой головке, обнять, прижать к груди, как мальчик исчезал. Только в голове звучали слова: «Там ничего нет…» Марина просыпалась в слезах, не в силах успокоиться. Сон повторялся снова и снова, пока однажды мальчик вдруг не исчез из ее сновидений. Марина ждала его, хотела увидеть, даже звала, но он больше не приходил. Однажды ей приснился совсем другой сон, в котором тот же мальчуган брал за руку Аню и уводил за собой. Марина испытала ни с чем не сравнимое чувство потери, горя и почему-то жгучей ревности. Младшая сестра оглядывалась, на ее лице блуждала какая-то потерянная улыбка, она не хотела идти, только ребенок настойчиво тянул ее за собой.

– Помоги! – Голос Ани прозвучал отчетливо и громко. Марина вздрогнула и увидела, как уличный фонарь, несколько раз мигнув, погас.

…Марина открыла глаза. Неужели снова сон? Такой реалистичный. Девушка бросила взгляд на окно. Закрыто. Короткая стрелка на часах дернулась и остановилась на цифре три. Кряхтя и охая, Марина подошла к выключателю, пощелкала несколько раз. Света все еще не было, а свечка почти догорела. Нужно успеть постелить себе на диване, пока она догорит, до утра осталось всего ничего, а завтра, точнее, уже сегодня – выходной. Придется как-то пережить вынужденные неудобства.

Шорох в комнате Ани был едва различимым, Марина не придала ему значения. В старом доме всегда слышались какие-то шорохи, скрип рассохшихся половиц, шуршание обоев. Она уже расстелила простыню и взбила жесткую подушку, когда шорох повторился, а следом за ним послышались частые шаги: точно кто-то пробежал по полу маленькими ножками. Душа ушла в пятки. Она вспомнила единственную молитву, которую знала, неумело перекрестилась и прислушалась. Тишину нарушало только мерное тиканье часов да потрескивание догорающей свечи. Сердце колотилось так, что уши едва не закладывало. Марина забралась под плед, не снимая грязной одежды, и вся сжалась в комочек, как в детстве, когда она пряталась от бабайки, живущего под кроватью. Девушка надеялась заснуть до того, как потухнет свечка – единственное ее спасение от темноты. Вдруг она услышала шипение.