Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Ланселот Озерный. - Полен Парис

– То есть, – возразил святой отец, – вы решили не дать мне высказать то, в чем может быть великая польза для короля, чтобы иметь довольно времени набить и насытить бурдюк, в коем и лучшие яства станут нечисты и смрадны! Упаси меня Боже промедлить с оглашением того, что ему будет во благо услышать! Кто вы такой, чтобы закрыть мне рот? Или вы более храбры и уважаемы, чем Хервис Ринельский и Каэй Каорский, сенешали короля Утера, упокой Господь его душу[33]? Уж они бы не стали прерывать того, кто пришел просить о помощи!

При этих словах Хервис Ринельский сошел вниз от стола, где он прислуживал, ибо у короля Артура старые рыцари несли службу, как и молодые. Он подошел к достопочтенному мужу, распахнув объятия, и долго прижимал его к груди; затем он обратился к королю:

– Сир, верьте тому, что вам скажет этот достойный муж; ибо сердце его всегда озаряла доблесть. Это Адраген Смуглый, брат славного рыцаря Мадора с Черного острова, давний соратник нашего доброго короля Уриена.

Бедивер смутился; а когда король Артур позволил Адрагену Смуглому продолжать, старый рыцарь сказал.

– Сир, я говорю, что упрекнуть вас можно лишь в одном. Вы не взяли на себя дело короля Бана Беноикского, который умер в пути, идя к вам за подмогой. Любезная королева Элейна лишилась удела; ее сына, милейшее на свете дитя, у нее отобрали. И небрежение ваше столь преступно, что я не знаю, как вы можете смотреть добрым людям в глаза, не краснея. Что может быть постыднее, чем бросить верного вассала на милость его врагов? Я приношу вам жалобу по делу благородной королевы Беноикской, ушедшей в монастырь, дабы спасти свою честь. Ибо трепет, внушаемый королем Клодасом Пустынным, столь велик, что никому другому в той стране не достало смелости явиться сюда и напомнить о правах тех, кого он ограбил.

Артур ответил:

– Адраген, ваша жалоба верна: я знал, что король Бан умер, но по сию пору не нашел времени помочь его сыну. Мне пришлось воевать со многими могучими врагами, посягавшими на мою собственную корону. Но поверьте, я знаю, к чему обязывает звание сюзерена; и помяните мое слово, как только я смогу, я пойду за море и приду на помощь сыновьям королей Бана Беноикского и Богора Ганнского.

Засим Адраген простился и вернулся за море, спеша передать королевам то, что обещал король Артур. Но пройдет еще немало времени, прежде чем король Клодас вернет детям их наследство. На этом мы оставим Адрагена Смуглого и вновь обратимся к двум сыновьям короля Богора, заточенным в башне Ганна.

X

Владычица Озера не забыла, что говорил ей Адраген о двух сыновьях короля Богора: что они сидят в Ганнской башне взаперти. Она искала и нашла тайный способ их оттуда вызволить; и когда она узнала, что на день Магдалины Клодас собирает большой двор, празднуя годовщину воцарения, она отвела в сторонку одну девицу из своей челяди, ту, которой она доверяла.

– Сарейда, – сказала она, – поезжайте в Ганн; а оттуда вернитесь с обоими сыновьями короля Богора.

И после она научила ее проделкам[34], которые помогли бы ей исполнить наказ.

Сарейда отправилась в путь с двумя оруженосцами, ведшими на поводках двух борзых. К Третьему часу[35] она выехала из леса, и один из оруженосцев, посланный разведать, доложил ей, что король Клодас недавно уселся за стол. Верхом на породистом коне девица подъехала к воротам дворца; она велела обоим слугам ожидать ее и прошла вперед, держа борзых на серебряной смычке. Клодас восседал среди своих баронов, а напротив – его сын Дорен, наконец-то возведенный им в рыцари. По сему случаю, вопреки своему обыкновению, он рассыпал щедроты; ибо путешествие ко двору Артура дало ему ощутить все выгоды щедрости.

Внезапно в залу вошла Озерная девица. Она миновала ряды, отделявшие ее от престола Клодаса.

– Король, – промолвила она, – храни тебя Бог! Меня прислала к тебе сиятельнейшая в мире госпожа; до сего дня она ценила тебя наравне с самыми великими государями; но придется мне сказать ей, что ты даешь более поводов для порицаний, чем для похвал, и что ты и наполовину не так умен, отважен и любезен, как она мнила.

– Милости прошу, сударыня! – ответил Клодас. – Даме, пославшей вас, верно, наговорили обо мне лестного более, чем во мне есть; но если бы я знал, в чем она обманулась, я приложил бы все старания, чтобы исправиться. Скажите же мне ради того, что вам дороже всего на свете, чем я заслужил ее немилость.

– Вы меня так заклинаете, что придется мне сказать. Да, моей госпоже говорили, что никому не превзойти вас умом, добротой, учтивостью; она послала меня, дабы убедиться в истинности этих донесений; я же вижу, что этих-то трех великих добродетелей благородного мужа вам и недостает: ума, доброты и учтивости.

– Если у меня их нет, то вы совершенно верно полагаете, сударыня, что остаток будет скуден. Возможно, мне и случалось вести себя как глупцу, злодею, невеже; но я что-то этого не припомню.

П. Париса).

– Значит, надобно вам напомнить. Разве не правда, что вы держите в плену двух детей короля Богора; притом всем известно, что они никогда не чинили вам зла? Это ли не явное злодейство? Дети особо нуждаются в опеке, ласке, снисхождении; как может быть добросердечен тот, кто обходится с ними жестоко и несправедливо? И ума у вас не более, чем доброты: ибо, когда заходит речь о сыновьях короля Богора, вы наводите на мысли, что склонны сократить их дни; и за это их жалеют, а вас ненавидят. Разумно ли это – давать всем честных людям повод обвинять вас в преступном деянии? А будь у вас хоть капля учтивости, эти двое детей, превзошедшие вас родовитостью, сидели бы здесь, на первых местах, и с ними обходились бы по-королевски. Тогда бы все превозносили благородство, подвигнувшее вас растить этих сирот в чести, пока они не возмужают до обретения законного наследства.

– Боже сохрани! – воскликнул Клодас, – признаю, что до сей поры я следовал дурному совету, но отныне все изменится к лучшему. Ступайте-ка, мой коннетабль, к обоим сыновьям короля Богора и приведите их сюда вместе с наставниками, да придайте им свиту из рыцарей, пажей и слуг. Я хочу, чтобы с ними обошлись, как с королевичами.

Коннетабль повиновался; он появился в каморке у обоих детей, когда они еще пребывали в волнении от превеликой смуты, учиненной Лионелем. Лионель был сущее