Кризис Ж - Батурина Евгения

– Они с мамой что, близнецы? – поразилась я. Лица у сестер были почти идентичными, только выражение совсем разное. Прямо лед и пламень.

– Нет, тетя старше на пять лет, – ответил Боря.

И теплее на пятьдесят градусов, чуть не сказала я. Вместо этого спросила:

– Как звали тетю?

– Тетя Миля. Эмилия Львовна. А мама – Оделия.

– Эмилия и Оделия! Красиво. Большинство девочек в детстве хотят, чтобы их звали примерно так.

– Ты-то, наверное, не хотела, – предположил Боря.

– Нет. Я хотела быть Катей или Машей. И чтобы от меня все отстали с вопросами.

Боря неожиданно поцеловал меня в макушку и пошел на кухню, я услышала, как засипел чайник.

Я села на диван, потом передумала, встала, открыла первый попавшийся ящик буфета. Вытащила оттуда еще одну фотографию – усталого худого мужчины с грустными глазами. Внизу она была подписана: Шевелев А. И.

Вернулся Боря, увидел нас с Шевелевым и вдруг рассмеялся:

– Пока я ставил чайник, ты раскрыла семейную тайну. На это тебе потребовалось тридцать секунд, а нашей семье – тридцать лет.

– Семейная тайна – вот этот мужик? – не поверила я.

– Да, доктор Шевелев Алексей Игнатьевич. Главврач больницы, в которой тетя работала медсестрой. Ее большая и единственная любовь. Все вокруг думали, что тетя Миля – старая дева. У нее же не было детей, она никогда не была замужем. И однажды выяснилось почему. Встретила этого доктора еще в юности и любила до самой его смерти. А скорее всего, и после нее тоже.

– Он, конечно, был женат?

– Ну естественно. Но ответные чувства испытывал. Когда моя мама об этом узнала, не разговаривала с тетей Милей два года. Она у меня женщина строгих нравов.

– Ничего себе. А ты знал о докторе Шевелеве?

– В пятнадцать лет узнал. Приехал к тете раньше на день – точнее, приехал как надо, но они там что-то с датами напутали. Забегаю в квартиру и вижу задумчивого доктора в семейных трусах. Я с ним был хорошо знаком, тысячу раз к тете в больницу заходил.

– И что он?

– Спросил, хочу ли я яичницу. Я хотел.

Понятно теперь, отчего доктор такой усталый. С ума сойдешь столько лет врать.

– Кстати, эту фотографию, – Боря кивнул на Шевелева, – тетя Миля украла со стенда «Ими гордится Сочи». Сама хотела им гордиться, в одиночку. Ну и была немного хулиганка, очень к тому же романтичная.

– А откуда мама узнала про семейного доктора в семейных трусах? Не от тебя же.

– Нет, конечно. Тетя Миля сама потом рассказала. Может, боялась, что я проболтаюсь, а может, просто надоело молчать. Мне она тогда, отправив доктора Шевелева домой к жене, велела одно: «Никогда так не делай. Не разбрасывайся. Скорее всего, ты такой же однолюб, как я и твоя мать. Поэтому выбирай лучше. И пусть твой единственный любимый человек будет для тебя свободен». Я прямо дословно тогда запомнил от шока. А она надела фартук и пошла печь сырники. У нее отличные и уникальные сырники получались. Маленькие, пышные, пахли ванилью и… радостью они пахли. Я спрашивал рецепт, она что-то бормотала про девятипроцентный местный творог, но, похоже, рецепта не было, все делала на глаз.

– Мама не пробовала повторить? – спросила я про сырники, чтобы не спрашивать больше про доктора Шевелева.

– Да я их при ней не упоминал – мама и так немного нервничала, когда я о тете говорил. Ревновала, видимо. Но к морю регулярно отправляла, потому что ребенок должен дышать чем-то, кроме Воронежа.

– Тетя тебя очень любила, – я кивнула на ряды его фотографий.

– Да, и я ее. Иногда к концу лета, забываясь, называл мамой. Это был наш секрет.

Доктор А. И. Шевелев на снимке печально усмехнулся – знал толк в секретах.

Боря замолчал: чайник на кухне свистел, а он не реагировал.

– Слушай, не пей пока чай, – сказала я. – Сейчас приду.

Когда я вернулась, Боря спал в маленькой комнате на диване – видимо, на том же, на котором всегда спал летом у тети. Я прокралась на кухню, нашла фартук, пооткрывала немного дверцы и приступила к экспериментам.

Боря пришел на запах. Выглядел пораженным и беззащитным, я даже немного испугалась за него – вдруг подумает, что тетя Миля ожила, а потом огорчится.

– Это те самые сырники! – сказал он, взглянув на них. Потом попробовал один прямо со сковородки и подтвердил: – Те самые! Как тебе удалось?

Я пожала плечами – не все же ему меня удивлять. Я просто сходила в ближайший продуктовый магазин, маленький, затрапезный, хардкорный. Спросила там у женщин за прилавком, какой девятипроцентный творог они посоветуют. Продавцы проявили недюжинное участие, стали наперебой мне что-то втолковывать и вручили две липких пачки лучшего, по их мнению, местного творога. Я купила и все остальное для сырников, и дамы из магазина сложили продукты в пакет и сочувственно сказали: «Удачи, милая». Выйдя на улицу, я поняла, в чем дело. Явилась несчастная девица с подбитым глазом, просит творог. Девятипроцентный – ясное дело, с другим ее домой не пустят. Вот и помогли мне добрые женщины, спасибо им.

На кухне тети Мили я просто налепила сырников, следуя описанию, которое дал Боря. Маленьких. Я вообще умею готовить, и люблю.

– Это волшебство, – сказал Боря на шестом сырнике.

– Я химик по образованию, – напомнила я. – А сейчас работаю в компании, которая производит молочные продукты.

– Ты мне магию не разрушай, – попросил Боря и потянулся за седьмым.

Тетя Миля с фотографии хохотала и смотрела на меня лукаво, но одобрительно.

Вечером мы все-таки добрались до моря. Я хотела посмотреть закат. Мы сидели у воды прямо на камушках. Небо показало разноцветное шоу, солнце поклонилось и ушло.

– Однажды тетю Милю спас дельфин, – сказал Боря. – Она лежала в море на надувном матрасе. Качалась на волнах. А у нас все в семье умеют засыпать в любой момент в любой ситуации. И вот она уснула. Проснулась вот так же, на закате – оттого, что кто-то упорно толкает матрас. Смотрит – берег уже далеко. А будит ее дельфин. Мол, дамочка, ты что, давай отсюда, тебе еще жить да жить. Она стала грести к берегу, дельфин какое-то время плыл рядом, потом отстал. Возможно, помахал плавником. Или покрутил им у виска – если у него такой есть. Тетя Миля благополучно добралась до пляжа, пошла домой и прожила еще много лет. А дельфина с тех пор считала своим тотемным животным… В последние годы я редко к ней приезжал, не получалось. Приехал прошлым летом, когда она заболела. Пытался уговорить ее на Москву, на Израиль, она ни в какую. Да и поздно было. В общем, я остался… до конца. Она еще радовалась: «Ты опять летом в Сочи! У нас с тобой опять каникулы!»

Я бросила в море камешек. Не добросила.

Рядом с камешком обнаружился кусок зеленого стекла. Острый, не обкатанный водой. Я взяла его и стала озираться – где бы найти урну. Всегда собираю и выбрасываю опасные штуки. Сестра Антонина, кстати, тоже: ее сын Кузя однажды поранил руку о стекло на детской площадке. А я в детстве мирно играла во дворе в прятки, бежала к сараям выручаться, поскользнулась и шлепнулась прямо на острое бутылочное донышко. У меня до сих пор шрам на бедре. И чудесные воспоминания о дворовых играх.

– Сейчас, погоди, – сказала я Боре, крутя головой. – Мания такая у меня.

– Ага, знаю, – кивнул он.

– Что знаешь?

– Про стекла. И про твой шрам. Я же его видел.

– Э-э, – уши мои загорелись. Не люблю такие разговоры. Что случилось в тринадцатом номере, остается в тринадцатом номере.

– Да нет, – засмеялся Боря. – Ты мне его показывала, когда мы только познакомились.

Что ж, это на меня похоже. Здравствуйте, Борис, хотите, покажу вам задницу?

– М-м, – продолжала я тянуть звуки. – Это когда? В Большом театре?

– На балконе мы стояли в квартире Антонинки, курили. Пока они там отношения выясняли.

Здорово! Умею я оживить чужой праздник.

– Не помню, – призналась я. – Предпочитаю забывать свой позор.

– А я хорошо помню, – мечтательно произнес Боря. – Я в тебя тогда влюбился.