Убийство в Амстердаме - Иэн Бурума

«Не хочу кощунствовать, – продолжал Фортейн, – но должен сказать, что в задних комнатах клубов для джентльменов я вспоминаю атмосферу католической литургии. Задняя комната, которую я часто посещаю в Роттердаме, не совсем темная. Свет просачивается в помещение, как в старинном соборе. Секс в таком месте приобретает некий религиозный оттенок. Религиозный пыл и сближение, иногда достигаемое в сексе, могут быть двумя сторонами одной медали… Задняя комната, безусловно, действует очень возбуждающе. Более возбуждающе, чем церковь? Этого вы от меня не услышите. В юности я служил алтарником, и это было захватывающе. Давайте судить о вещах по их достоинствам».[7]

От Ле Пена или Хайдера вряд ли услышишь подобное. Но Фортейн не всегда придерживался правых взглядов. Молодые годы он провел в Гронингене, где защитил диссертацию и преподавал в университете. В то время он подался в социалисты и стал преданным членом социал-демократической партии, как, между прочим, и молодой Тео ван Гог, и его убийца Мохаммед Буйери, и Айаан Хирси Али, написавшая сценарий фильма, из-за которого произошло убийство. Иммиграция тоже не всегда была для него важной проблемой. Все изменилось в начале 1990-х. после того как он переехал в Роттердам и стал профессором социологии. Местная иммигрантская молодежь разбила окна бара Mateloos и угрожала его клиентам. Фортейн внезапно почувствовал себя беззащитным в стране, которую всегда считал безопасной. Это сильно отразилось на его политическом мышлении.

В феврале 2002 года один из журналистов спросил его, чем ему так досадил ислам. «У меня нет желания, – ответил он, – снова говорить об эмансипации женщин и гомосексуалистов. В школах многие учителя-геи вынуждены скрывать свою ориентацию, потому что в их классах учатся турецкие и марокканские мальчики. По-моему, это возмутительно».

Чувствует ли он, что ему лично что-то угрожает? «Нет, я не робкого десятка». Тогда почему такая ненависть к исламу? «Я не ненавижу ислам. Я считаю его отсталой культурой. Я бывал во многих странах мира. Везде, где господствует ислам, ситуация просто ужасная. Сплошное двуличие. Они немного напоминают старых кальвинистов. Кальвинисты всегда лгут. Почему? Потому что их моральные принципы настолько высоки, что им невозможно соответствовать. То же самое мы видим в мусульманской культуре. А теперь посмотрите на Нидерланды. Где еще кандидат от огромного политического движения, такого, как мое, мог бы открыто заявить о своем гомосексуализме? Я горжусь этим. И мне хотелось бы, чтобы все так и оставалось».[8]

Сексуальный элемент присутствовал даже в ностальгии Фортейна по строгим порядкам и дисциплине прошлого. Вот как он вспоминал о любимом учителе начальной школы: «Он был во всех отношениях большим человеком: рост, фигура и особенно руки! Рассказывали, что он положил одного непослушного мальчика себе на колено и отшлепал его по заднице своей огромной ладонью. Мальчик целый день не мог сесть. Возможно, в данном случае это только легенда, но такие меры помогали». Фортейн считал, что реформаторы образования 1960-х, «новомодные теоретики, нарочито небрежные в одежде», положили конец этой суровой идиллии. Тоска по дисциплине осталась частью его ностальгических воспоминаний.

Фортейн написал много книг о «фиолетовых» правительствах, об опасностях ислама, о собственной жизни. В свое время он успешно работал политическим обозревателем консервативного журнала и получал большие гонорары за лекции, которые его то и дело приглашали читать перед сотрудниками торговых палат, военных баз и членами различных бизнес-групп. Но его подлинный талант ничего общего не имел с призванием писателя или мыслителя. Его оценки часто бывали банальными, а порой и просто ошибочными. Ученые, похвалы и признания которых он жаждал, никогда не относились к нему всерьез. Гений Фортейна был театральным. Его самым большим талантом было умение подать себя. Его последним шедевром стало превращение посредственного ученого в культовую фигуру.

Процесс трансформации можно увидеть на его фотографиях. Его самовлюбленность помнят в Гронингенском университете, где он украсил свой кабинет собственным портретом огромных размеров. Но на ранних снимках Фортейн выглядит вполне заурядно: лысеющий, бородатый социолог, чем-то похожий на Ада Мелкерта. Одет, кажется, немного лучше, чем большинство коллег, но ничего особенного. Позже, в 1990-е годы, когда он сбрил остатки волос (для аудиенции в Ватикане), имидж Пима Фортейна – relnicht, спасителя, бича «людей нашего круга» – окончательно сформировался. Фортейн, нечто среднее между ходячим пенисом и псевдоаристократом, стал появляться в телевизионных студиях, принимать участие в радиопередачах и общественных дебатах, и не заметить его было просто невозможно. Даже его голос – специфическая смесь экстравагантности и угрозы – действовал завораживающе.

Одним из запоминающихся моментов недолгой карьеры Фортейна было его участие вместе с другими партийными лидерами в телевизионных дебатах в 2002 году. Что касается социального происхождения, все они были более или менее равны. Ни христианский демократ Балкененде, позже ставший премьер-министром, ни Ад Мелкерт, ни даже Ханс Дейкстал, лидер консерваторов, – никто из участников не имел какого бы то ни было, даже самого отдаленного отношения к аристократии. Голландская политическая элита – это не аристократия. Критерием служит не столько принадлежность к классу, сколько взгляды, достоинства, умеренность и неоспоримый авторитет. А еще «люди нашего круга» чрезвычайно скучны.

И вот среди них – Фортейн, одержавший крупную победу на выборах. Ловкие выскочки из его недавно созданной партии получили большинство мест в муниципалитете Роттердама. Опытные политики были возмущены, особенно Мелкерт, который не мог заставить себя посмотреть Фортейну в глаза, не говоря уже о том, чтобы поздравить его. Чем враждебнее относились к нему конкуренты, тем успешнее действовал Фортейн. Он вел себя как настоящий актер: дразнил, шутил, издевался, льстил. В его высоком голосе сквозила насмешка. Приподнятой брови, легкого дрожания ресниц было достаточно, чтобы превратить серьезных «регентов» в неловких школьников, не способных посмеяться над шуткой в свой адрес. Он приковывал к себе внимание. Никогда еще голландские политики не выглядели так глупо. Тщательно оберегавшийся ими фасад достоинства и спокойствия был разбит вдребезги. Карьера Мелкерта на этом практически закончилась. Relnicht победил.

5

Сын коммивояжера (торговавшего конвертами), которого он презирал, и обожавшей его матери, потворствовавшей фантазиям своего «наследного принца», Фортейн всегда чувствовал себя аутсайдером. Это в значительной мере объясняло его притягательность для всех, кто считал себя обделенным в плане социального статуса, богатства, престижа или власти. Возможно, что и религия сыграла определенную роль. Католики Фортейны жили в городке, где большую часть населения составляли протестанты. В школу Пим всегда ходил в костюме и галстуке, что выглядело эксцентрично даже в те времена, когда нравы были строже. Он не интересовался спортом, а девушками и подавно.

«Я хочу быть частью чего-то, – написал он в автобиографии под названием «Беби-бумеры», – но не могу… с раннего детства я чувствовал себя не таким, как все, странным… Когда я забывал, насколько я отличаюсь от других, мои друзья и их родители напоминали мне об этом… Я всегда одевался, говорил и вел себя иначе». Он знал почему или, по крайней мере, думал, что знает: «Я аутсайдер от рождения. Я всегда сам по себе, и это объясняется моей гомосексуальностью».[9] Хотеть быть частью чего-то и одновременно гордиться тем, что ты не такой, как все, – вполне обычное явление среди представителей меньшинств. Желание соответствовать недосягаемому идеалу порой оборачивается насмешничеством. Бенджамин Дизраэли спас английскую аристократию в буржуазную эпоху, льстя ее самолюбию тем, что подражал ее манерам. Но аристократы не доверяли ему до конца, словно подозревали его в каком-то хитроумном розыгрыше, направленном против них. Ирландский денди Оскар Уайльд всеми силами пытался войти в английское высшее общество, но никогда не упускал шанса высмеять его. Такие люди знают, что их никогда не признают своими. Но им нравится воображать, что это произошло, и они разыгрывают представления, граничащие с сатирой.

Фортейн купил дом в Роттердаме под стать своим костюмам, дворецкому, «даймлеру» и любимым собакам. Он назвал его Палаццо ди Пьетро. Дом после убийства Фортейна купил один из его поклонников. Все было с любовью сохранено. Виртуальную экскурсию по дому можно совершить на сайте www.patazzodipietro.nl. Сначала вы увидите фамильный герб, придуманный самим «профессором доктором В.С.П. Фортейном», богато украшенный, с двумя стилизованными львами, греческой богиней и короной с парой оленьих рогов наверху. Щелчок мыши, и посетитель проходит зал с мраморным полом, гостиную, кабинет и другие комнаты, обставленные в подчеркнуто классическом духе: канделябры, мебель в стиле ампир, портьеры из красного бархата и картины девятнадцатого века, бюсты и портреты Фортейна. На фотографиях в альбоме, украшенном фамильным гербом, Фортейн отдыхает в своем доме в Италии, Фортейн сидит за рулем «даймлера», Фортейн играет с Кеннетом и Карлой, Фортейн выступает с речью, Фортейн, откинувшись назад, словно кинозвезда, позирует в профессорской мантии. Претенциозно, но не без юмора. Пим обожал этот маскарад, и все же в нем есть намек на пародию: поднятая бровь, насмешливая улыбка вечного аутсайдера.