Та, что стала Солнцем - Шелли Паркер-Чан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За время, минувшее с тех пор, как Чжу покинула Чжонли, она почти убедила себя, что привидевшиеся ей призраки отца и брата были всего лишь кошмарным сном, порожденным шоком и голодом. Теперь она видела эту потустороннюю процессию, и в одно мгновение они снова стали реальными. Страх разрастался в ней. Она в отчаянии подумала: «Это не то, что я думаю». Что она знает о монастырях? Должно быть какое-то обычное объяснение. Должно быть.
– Послушник Сюй, – настойчиво позвала она. Ей стало стыдно, что у нее дрожит голос. – Старший брат. Куда они идут?
– Кто? – спросил он в полусне, его тепло рядом с ее дрожащим телом успокаивало.
– Те люди в коридоре.
Он сонно посмотрел на оконную бумагу.
– М-м-м. Ночной дежурный? Только он ходит по монастырю после отбоя. Он совершает ночные обходы.
У Чжу все внутри сжалось от ужаса. Пока Сюй Да произносил эти слова, процессия продолжала двигаться. Их тени так же ясно были видны на оконной бумаге, как деревья на фоне заката. Но он их не видел. Она вспомнила те фигуры в белых одеждах, которые раньше заметила в темном углу, где они толпились вокруг пожертвований.
В том месте было темно, как и этой ночью, и она знала по рассказам людей, что суть мира духов – это инь[8]: его создания принадлежат всему темному, сырости и лунному свету. «Я способна видеть призраков», – подумала она с ужасом и почувствовала, что ее тело сжалось в тугой комок, даже мышцы заболели. Как она сможет теперь спать? Но в тот момент, когда ее страх достиг наивысшей точки, парад закончился. Последний призрак исчез, свет замер неподвижно, обычная усталость навалилась на нее так быстро, что она невольно вздохнула. От ее вздоха в ухо Сюй Да тот проснулся. И насмешливо прошептал:
– Храни нас Будда, маленький брат. В одном наш наставник прав насчет тебя. От тебя воняет. Хорошо, что скоро банный день…
Чжу внезапно полностью проснулась, забыв о призраках.
– Банный день?
– Ты пропустил лето, когда у нас был банный день каждую неделю. А теперь всего один раз в месяц, пока снова не станет тепло. – И он мечтательно продолжал: – Банные дни лучше всего. Никаких утренних молитв. Ни хозяйственных работ, ни уроков. Послушникам приходится греть воду для купания, но даже тогда мы сидим на кухне и пьем чай целый день…
Думая об общем нужнике, Чжу с ужасом почувствовала, чем это может обернуться.
– Мы купаемся по очереди?
– Сколько на это уйдет времени, если у нас четыреста монахов? Только настоятель моется отдельно. Он идет первым. А мы, послушники, последними. К этому времени вода уже грязная, но, по крайней мере, они разрешают нам сидеть в ней, сколько захочется.
Чжу представила себя голой перед несколькими десятками мальчиков-послушников. И сказала с вызовом:
– Я не люблю купаться.
Явно человеческая фигура появилась в коридоре и стукнула расщепленной бамбуковой палкой по двери спальни:
– Молчать!
Когда ночной надзиратель ушел, Чжу уставилась во мрак, ощущая тошноту. Она думала, что для того, чтобы быть Чонбой, ей достаточно делать то же самое, что делал бы Чонба. Но сейчас она с опозданием вспомнила, как предсказатель прочел судьбу Чжу Чонбы по пульсу. Судьба брата была в его теле. И, несмотря на все то, что она оставила в Чжонли, тело оставалось с ней, судьба которого – «ничто» и которое теперь видело призрачные напоминания об этом повсюду вокруг себя. Свет из коридора слабо отражался от золотой статуи и ее тысячи бдительных глаз. Как у нее хватило безрассудства поверить, что она сможет обмануть Небеса?
Мысленным взором она видела три иероглифа имени брата, нарисованных резкими взмахами кисти наставника Фан, и дрожащие линии своих иероглифов под ними. Они не получились такими, как у наставника Фан, Чжу только слабо наметила их. Это была имитация, в них не было ничего настоящего.
Банный день был намечен только на конец недели, и это было в каком-то смысле еще хуже: все равно что видеть, как дорога впереди обрывается в пропасть со склона горы, но быть не в состоянии остановиться. Как быстро обнаружила Чжу, в монастырской жизни не было пауз. Уроки, хозяйственные работы и снова уроки, и каждый вечер надо заучивать новые иероглифы и вспоминать иероглифы вчерашние. Даже мыслей о ночных парадах призраков было недостаточно, чтобы помешать ей уснуть, как только усталость одолевала ее, и казалось, проходило всего одно мгновение, – уже снова наступало утро и утренние молитвы. Жизнь в монастыре оказалась, в общем, такой же однообразной, как и в деревне Чжонли.
В то утро они с Сюй Да стояли по колено в каменном корыте, полном ледяной воды и грязных простыней: вместо уроков в монастыре два раза в месяц устраивали день стирки. Время от времени другой послушник приносил миску скользких мыльных орехов и вываливал ее в корыто. Другие послушники полоскали, отжимали, крахмалили и гладили. Деревья гинкго во дворе пожелтели и усыпали плодами все плиты двора, поэтому процесс стирки сопровождался неприятным запахом детской рвоты.
Чжу терла простыни, погруженная в свои мысли. Даже зная, что тело приковывает ее к судьбе стать ничем, она отказывалась смириться с мыслью, что ей следует просто сдаться и позволить Небесам вернуть ее к этой судьбе. Должен быть способ продолжить жизнь как Чжу Чонба, если не надолго, то хоть на день, на месяц, на год. Но, к ее отчаянию, чем лучше она понимала свои ежедневные обязанности, тем меньше возможностей видела. В монастыре каждое мгновение любого дня было на учете: спрятаться было негде.
– Если мы моемся реже в холодную погоду, то можно было бы сделать так, чтобы мы могли бы пропустить и несколько дней стирки, – проворчал Сюй Да. У обоих руки стали ярко-красными от ледяной воды и сильно болели. – Даже весенняя пахота лучше, чем это.
– Уже почти время обеда, – сказала Чжу, на мгновение отвлекаясь на эту мысль. Трапезы до сих пор оставались светлыми моментами каждого дня.
– Только человек, который вырос в голодные времена, может радоваться еде в нашей трапезной. И я видел, как ты смотришь на эти мыльные орехи. Их нельзя есть!
– Почему ты так в этом уверен? – возразила Чжу. – Это же орехи, может, они
