Николай II. Отречение которого не было - Петр Валентинович Мультатули

События обострились ещё больше 20-го августа после заседания Совета министров в Царском Селе, на котором присутствовал Император Николай II. Анна Вырубова так вспоминала об этом: «Ясно помню вечер, когда был созван Совет Министров в Царском Селе. Я обедала у Их Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом Государь волновался, говоря, что какие бы доводы ему ни представляли, он останется непреклонным. Уходя, он сказал нам: «Ну, молитесь за меня!» […] Время шло, императрица волновалась за Государя, и когда пробило 11 часов, а он всё не возвращался, она, накинув шаль, позвала детей и меня на балкон, идущий вокруг дворца. Через кружевные шторы, в ярко освещённой комнате угловой гостиной, были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя, говорил. Уже подали чай, когда вошёл Государь, весёлый, кинулся в своё кресло и, протянув нам руки, сказал: «Я был непреклонен, посмотрите, как я вспотел. […] Выслушав все длинные, скучные речи министров, я сказал приблизительно так: Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в Ставку через два дня! Некоторые министры выглядели, как в воду опущенные!»[63]

В государственно-административной машине Российской империи любое решение Императора означало немедленное прекращение любых споров и обсуждений. Всё было предельно ясно: Император Всероссийский, Верховный Главнокомандующий прямо, без всяких оговорок объявил министрам свою непреклонную волю. Прямая обязанность членов правительства была немедленно принять эту волю к сведению.

Но на самом деле всё вышло по-другому. Не успел Николай II уехать в Ставку, как на заседании Совета министров стали делаться всё более радикальные предложения.

Морской министр адмирал И. К. Григорович заявил, что раз уговоры на царя «не подействовали», надо обратиться к нему с письменным докладом, в котором излагалось бы мнение Совета министров. Министр иностранных дел Сазонов в самых решительных выражениях одобрил это предложение Григоровича. Горемыкин заявил: «Значит, признаётся необходимым поставить Царю ультиматум — отставка Совета министров и новое правительство». Слова Горемыкина вскрыли истинный смысл слов Сазонова, и вызвали у министра иностранных дел приступ гнева: «Его Императорскому Величеству мы не ставим и не собирались ставить ультиматума, — почти крикнул он. — Мы не крамольники, а такие же верноподданные своего Царя, как и Ваше Высокопревосходительство. У нас не бывает ультиматумов, у нас есть только верноподданнические чувства». А далее пошло разъяснение «верноподданнических чувств». В устах царских министров разъяснение это выглядело по меньшей мере странным.

Министр внутренних дел князь Н. Б. Щербатов: «Мы все непригодны для управления Россией при слагающейся обстановке… И я, и многие сочлены по Совету министров определённо сознают, что невозможно работать, когда течения свыше заведомо противоречат требованиям времени».

Государственный контролёр П. А. Харитонов: «Если воля Царя не вредна России, ей надо подчиниться, если же вредна — уйти. Мы служим не только Царю, но и России».

В ответ на слова Щербатова о невозможности отпускать императора в заведомую опасность, военный министр Поливанов заявил, что этого позволить нельзя, «хотя бы пришлось применить силу»[64].

Обер-прокурор Святейшего Синода А. Д. Самарин: «Трудно при современных настроениях доказать совпадение воли России и Царя. Видно как раз обратное»[65].

Всё напоминало настоящий мятеж министров против императора. В ответ на эти речи Горемыкин спокойно разъяснял, что «для него Царь и Россия — неразделимые понятия, что в его понимании существа русской монархии воля Царя должна исполняться, как заветы Евангелия, что он, пока жив, будет бороться за неприкосновенность царской власти».

Совещание 21 августа закончилось крайне нервно. Яхонтов писал: «Кризис вскрылся, нервность страшная. Много приходилось мне видеть Совет министров в неофициальной обстановке, но ничего подобного никогда в заседаниях не происходило»[66].

Почему поведение и оценки министров так резко поменялись при известии о решении императора, в чём причина этого категорического неприятия царского решения? Почему министры, вопреки логике и их собственному мнению, с такой настойчивостью боролись с решением царя?

Эмигрантский исследователь Г. М. Катков затрудняется ответить на вопрос о причинах министерского демарша. Он пишет: «Трудно понять, что было подлинной причиной этой чрезвычайно эмоциональной — теперь можно бы даже сказать иррациональной — реакции на решение, которое, в конце концов, было достаточно мотивированно и вполне соответствовало статусу монарха. Кроме того, ведь и сам Совет в течение нескольких недель добивался перемен в Верховном Главнокомандовании. С Государем во главе армии координация действий Ставки и гражданского управления, по всей вероятности, улучшилась бы»[67].

Один из главных участников событий, министр иностранных дел Сазонов в своих воспоминаниях не высказал ничего принципиально нового, помимо того, что он говорил на заседаниях Совета министров: «Когда очередь дошла до меня, я высказал мысль, что функции Верховного Вождя всех вооруженных сил Империи гораздо шире, чем обязанности главнокомандующего, так как они охватывают не только фронт, но и глубокий тыл армии, куда глаз главнокомандующего не в силах проникнуть. […] Я прибавил, что совмещение этих двух функций в одном лице рисковало развить значение одной из них в ущерб другой. […] Я полагал при этом, что Верховный Вождь военных сил Империи должен был, по означенным соображениям, пребывать в центре государственного управления, не покидая его в такую ответственную минуту»[68].

Таким образом, ни Катков, ни ряд других исследователей, ни сами участники этих событий (Сазонов, Кривошеин) не дают убедительных объяснений поведению министров.

Между тем, истинная причина министерского демарша заключалась в первую очередь не в том, что император Николай II принял решение возглавить армию. Во всяком случае, те люди в правительстве, которые были инициаторами этого шага, а это в первую очередь Сазонов, Поливанов и Кривошеин, руководствовались иными мотивами, сумев навязать свою волю кабинету.

Понимание причин «министерской забастовки» следует искать опять-таки в тайных связях вышеназванных министров с лидерами «Прогрессивного блока» и их устремлениями к формированию «ответственного министерства», или, как до поры именовали его оппозиционеры, «правительства общественного доверия».

18-го августа 1915 года в газете «Утро России», издаваемой близким к блоку П. П. Рябушинским, появился список лиц, которых блок хотел бы видеть в составе «Ответственного министерства». Кроме известных имён — Милюков, Гучков, Коновалов, — в этом списке числились две фамилии министров императорского правительства: военного министра Поливанова и министра земледелия Кривошеина. Чем же заслужили эти два министра царского правительства такую признательность либеральных оппозиционеров? Думается, что ключевой фигурой здесь был военный министр Поливанов. Поливанов ещё до войны был тесно связан с самым революционно настроенным членом блока Гучковым, о котором Хвостов говорил, что тот «способен, когда представится возможность, взять командование батальоном и маршировать в Царское Село».

«Несомненно, — пишет Катков, — контакты Поливанова и Гучкова имели место. Они