Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России - Андрей Гронский

– Обычно существуют группы реципиентов, получающие однотипную информацию, которые поддерживают друг друга в воспринятых идеях.

– Отмечается повышенная аффектация, когда разговор касается внушенных идей. Отмечается повышение эмоциональной напряженности после получения очередной дозы информации (просмотра ТВ-программ, чтения новостей в интернете).

– Попытки переубеждения с предоставлением логических аргументов и фактов не приводят к успеху, но могут спровоцировать агрессию.

– Наблюдается повышенная конфликтность с людьми, не разделяющими систему верования «инфотоксицированного».

– Отмечается редуцирование симптоматики после прекращения контакта с источниками индукции. Хотя может оставаться вера в индуцированные идеи, но острота эмоциональных переживаний снижается.

Нельзя игнорировать и тот факт, что ряд людей под воздействием медиа пропаганды вовлеклись в прямое совершение социально опасных действий. Я имею в виду тех, кто добровольно поехал воевать на стороне «ополчения» в «ДНР» и «ЛНР».

Также в описанном выше состоянии мы можем увидеть и черты характерные для политического фанатизма. В монографии Ц. П. Короленко и Н. В. Дмитриевой «Социодинамическая психиатрия» говорится, что фанатизм определяется как состояние, связанное с личностной структурой человека и характеризующееся убежденностью в необходимости фиксации на каком-то суженном содержании или суженной системе ценностей. Убежденность сочетается с высокой степенью идентификации человека с этими явлениями, с интенсивностью переживаний, продолжительностью и настойчивостью, результатом которых является занятие человеком определенной позиции с постоянным пребыванием в ее пределах, отмечается неспособность таких людей к компромиссу и диалогу с окружающими. Люди, высказывающие другие взгляды, рассматриваются в качестве врагов28. Однако, здесь нет противоречия с описанием, представленным выше, так как известно, что фанатические идеи нередко являются индуцированными извне.

Безусловно, это состояние по этическим и прагматическим соображениям нельзя относить к психиатрическим расстройствам, которые приводят к ограничению вменяемости человека, т.к. трудно поверить, что люди ему подверженные полностью утратили способность к тестированию реальности.

К концу 2015 года сильные эмоции, связанные с этим состоянием спали. В большинстве своем люди не изменили своей точки зрения, что также совпадает с описанием В. Х. Кандинского, но прежние мысли уже не доминировали в такой степени в их сознании и обычно не вызывали сильной аффектации. В этом плане состояние в этот период можно сравнить с резидуальным бредом.

Психогенез данного психоконтагиозного расстройства

В психогенезе этой массовой эпидемии участвовала комбинация трех факторов: во-первых, целенаправленное суггестивное воздействие СМИ, во-вторых, эффекты группового давления и эмоционального заражения, в-третьих, определенные черты личности и установки, которые оказались для многих людей общими. Обо всех них далее я буду говорить подробно.

Сейчас сделаю лишь краткое пояснение. Примечательно, что даже те люди, которые не поддались влиянию психической эпидемии, говорили о том, что им было в определенной степени трудно противостоять влиянию телепропаганды. Не смотря на то, что у них была информация из первых рук, доходившая от знакомых, друзей и родственников на Украине, во время просмотра новостных передач невольно возникали мысли: «Не является ли правдой то, что говорят телеведущие?» Суггестивное влияние телевидения было чрезвычайно сильным.

Сила этого суггестивного влияния непосредственно зависит от контакта с источником. Эмоциональное воздействие ослабевает, когда субъект перестает получать медиа-сообщения. Как я уже сказал выше, в случае массированного воздействия пропаганды мы можем увидеть большое сходство с синдромом Folic A Deux. Хотя, безусловно, в данном случае, как уже говорилось, имеются существенные отличия: во-первых, индуктором выступает не душевнобольной человек, а журналист или пропагандист, преследующий вполне определенные цели; во-вторых, реципиент лично не знаком с индуктором, индукция осуществляется через, как правило, сознательно созданный медийный образ; в-третьих, это не бред вдвоем, а скорее «бред» совместный с большой социальной группой.

Что касается фактора группового давления, то многим людям было чрезвычайно трудно противостоять влиянию группы – принятие альтернативной точки зрения, означало реальную возможность конфликтов с окружением и эмоционального отвержения. Это приводило к тому, что человек в ситуации группового влияния демонстрировал конформную реакцию, автоматически присоединяясь к мнению большинства. Поэтому многие сделали выбор в сторону психологической аффилиации со стороны окружения, а не в сторону самоопределения и отстаивания своей личной точки зрения, тем более что под воздействием пропаганды накал эмоций людей был чрезвычайно велик. Поскольку принятие чуждой точки зрения приводит к внутреннему конфликту, то индивиду психологически проще было убедить себя, что он действительно разделяет верования и поддерживает модели поведения группы. Как писал Эрих Фромм: «Боязнь изоляции и остракизма в большей мере, чем „страх кастрации“, заставляет людей вытеснять из сознания то, что является табу, поскольку его осознание означало бы, что человек не такой, как все, особый, и, значит, он будет изгнан из общества. Поэтому индивид должен закрыть глаза на то, что группа, к которой он принадлежит, объявляет несуществующим, или принять за истину то, что большинство считает истинным, даже если бы его собственные глаза убеждали его в обратном»29. На мой взгляд, психологические механизмы, действующие при описанном нарушении сходны с механизмами характерными для диссоциативных растройств30 – это внушение, самовнушение, условная желательность и др.

Пропаганда также затронула неразрешенные комплексы многих людей и, прежде всего, апеллировала к фрустрированной национальной гордости, которая, как правило, является уязвимым местом личной идентичности большинства людей всех национальностей. Поэтому для многих очень соблазнительно было поверить в подогревающие национальное самолюбие (т.е. национальный групповой нарциссизм31) пропагандируемые идеи. Возможно, именно по этой причине очень многие люди утратили способность не только рационально мыслить, но даже свои прежние представления о морали. Как писал Дж. Оруэлл: «Стоит задеть националистический нерв, и куда-то деваются интеллектуальные приличия, меняется прошлое, отрицаются самые очевидные факты»32.

Думаю, случай этой психической эпидемии представляет существенный интерес с точки зрения социальной психиатрии. В данном случае умелое манипулирование разными факторами привело к огромным по своим масштабам массовидным психическим явлениям. Также возникает обеспокоенность по поводу того, какие отдаленные последствия могут иметь такого рода психоконтагиозные вспышки, как для отдельных личностей, так и на уровне больших социальных групп.

Возникает вопрос, были ли какие-то маркеры предвещавшие произошедшее? Думаю, были. К ним относятся данные социологов о возрастающем с начала 00-х гг. положительном отношении к Сталину, советскому правителю, прославившемуся не только жесточайшими репрессиями, но и тем, что он расширял территории и сферу влияния советской империи, разочарование в институтах демократии. Однако, как известно, мнения ученых обычно вызывают интерес только у достаточно узкого круга лиц. Также возможным предиктором был и духовный вакуум, царивший в российском обществе с начала 90-х годов. Вполне возможно, что эти скрытые предпосылки так и остались бы в латентном состоянии, если бы не стечение обстоятельств, связанных с крымско-украинскими событиями.

Также чрезвычайно интересно было бы знать, были ли какие-либо ресурсы внутри страны и в мире, для того чтобы предотвратить произошедшее. Проблема является чрезвычайно сложной, поскольку предполагает учет множества факторов разного уровня (не только психологических), и, безусловно, выходит за рамки этой книги. Тем не менее, в части 4 я попытаюсь проанализировать, какие факторы могут противодействовать имперско-шовинистическому восприятию и мышлению.

Социально-психологические последствия эпидемии «восставших с колен»

Очевидно, что эта массовая психическая эпидемия имела последствия в разных сферах:

– В гуманитарной – гибель людей на Донбассе, появление вынужденных переселенцев. В целом, по данным ООН с середины апреля 2014 года по 27 июля 2015 года погибли, по крайней мере, 6832 человека (гражданских и военных), и, по меньшей мере, 17087 человек были ранены в зоне конфликта на востоке Украины33. Зону боевых действий на Донбассе покинули 2,3 млн. человек34. Официальные данные о погибших российских военных на территории Украины засекречены. По неофициальным данным на осень 2015 года погибло 2 тыс. кадровых российских военнослужащих, 3,2 тыс. получили тяжелые ранения и признаны инвалидами35. По неофициальным данным число погибших воюющих со стороны России боевиков, не являвшимися кадровыми военными, на тот период было намного большим. По данным ООН на июнь 2016 года, по меньшей мере, 9 371 человек были убиты и 21 532 получили ранения на востоке Украины с начала конфликта36.