Искатель. 1982. Выпуск №2 - Евгений Габрилович

Левон смущенно улыбнулся. Поосновательнее приладился к автомату, прицелился и дал короткую очередь, спокойно, четко, как на полигоне.

В отставшем немецком санном обозе засуетились, что-то поспешно стали устанавливать. И вдруг раздалось шипение и негромкий разрыв мины. Третий разрыв веял наши позиции «в вилку». Донесся чей-то стон. Мимо прошмыгнула с санитарной сумкой Нюся.

А сибиряк Вася, все так же, с присказкой:

— Ну-ка, вороне в глаз… — выстрелил, чертыхнулся. — Эх ты, Вася-мазила…

Минометчики заметили, что и к ним пристреливаются, перебрались за большой валун.

И тут ожила скала над лощиной, в которой залегли немцы. Сверху открыли огонь Гукасян и двое бойцов, что пошли вместе с ним. Немцы тоже стали палить вверх, по нашей засаде. Но попасть им было так же нелегко, как по летящей высоко птице. Шанс попасть почти нулевой. Немцы стали переползать поближе к скале, в «мертвую» зону. И тогда там, наверху, наши товарищи, не таясь, встали во весь рост, придвинулись к самому краю обрыва. Их очереди взрывали снег, выбивали искры из камней рядом с егерями, в нескольких шагах от миномета.

Я увидел, как Гукасян закинул за спину ставший бесполезным автомат и стал в обнимку с огромным камнем. Потом уперся в него плечом, подозвал еще одного бойца на помощь. Это было похоже на невиданный сеанс классической борьбы с противником совершенно другой весовой категории. Мне поначалу даже показалось, что Ашот просто сошел с ума. Но огромная глыба слегка шевельнулась, потом стала раскачиваться и вдруг стронулась с места и пошла, пошла вниз, увлекая за собой другие камни и все увеличивающуюся массу снега. Загремела лавина. Она сошла так стремительно, что немцы ничего не успели, предпринять. Белая масса накрыла и отряд и миномет…

Стрельба смолкла. Пораженные, смотрели мы, как оседает, искрится снежная пыль, как сверкает радуга над тем местом, где только что был враг. А на скале, воздев руки вверх, что-то радостное кричал Ашот.

И тут я увидел Гаевого. Он шел как-то странно, боком, словно пьяный. И упал бы, и скатился к нашим ногам, если бы его не поддержал Левон.

— Вы ранены, товарищ лейтенант? — удивленно спросил он, словно бы, сомневался, что их лейтенанта вообще могла тронуть пуля или осколок.

Я тоже подскочил к Андрею. Коричневое от горного загара лицо его стало каким-то серым. Он улыбнулся виновато:

— Что-то голова закружилась… Сначала думал, может, камнем в плечо двинуло… а оно вот так…

6

Андрей стоял, привалившись к камню у входа в землянку. Там, в полутьме, белела бинтами чья-то голова. Еще один раненый лежал, укрытый телогрейкой. Нюся, словно заправский врач, командовала Левоном, превратившимся на время в медицинского брата.

— Йод, — строго бросала она.

Левон мгновенно вкладывал в вытянутую руку склянку.

— Тампон!

— Чего?.. А, бинтик, на…

Наконец перевязка была закончена. Нюся обернулась.

— Трое раненых, товарищ лейтенант.

— Три с половиной, — сказал Андрей и качнулся, с трудом устоял на подгибавшихся ногах.

— Ой? И вы?!. Куда?..

Нюся бинтовала плечо Гаевого. В одежде он казался могучим, широкоплечим богатырем. А оказалось — худенькая спина, ребра можно пересчитать. Нюся перевязывала, приговаривая успокоительно:

— Ничего… вам еще повезло. Кость целая. Прямо такой умница осколочек! Пожалел. Только вынуть его не смогу. Резать надо. И это даже не страшно. Тут морозище, микробов нету. А рубашку нижнюю и гимнастерку я отстираю и зашью потом. Вот натаю снега в котелках и постираю. Вода мягкая — без мыла можно…

— А, дьявол, — отреагировал Гаевой.

— Что, больно? Шевелить рукой не надо… Утихнет…

— А, черт… пошел в разведку называется, — мрачно выдавил Гаевой.

Я открыл рюкзак, вытащил запасную смену белья, свитер, протянул ему.

— Перестань ныть, командир. Согрейся, поспи, потом разберемся.

— Чего уж разбираться…

Мы с Нюсей кое-как натянули на него рубаху и свитер, накинули на плечи ватник. И он тут же, привалившись здоровым плечом к стене, забылся.

И Нюся, обхватив подбородок руками, задумалась, затихла. Левон сидел рядом, не спуская с нее горячих глаз. Я чувствовал, как трудно пареньку не прикоснуться к руке девушки, не сказать ей ласковое слово. Что он нашел в Нюсе такого особенного? Курносая, в капельках веснушек, простецкое круглое лицо, коротко остриженные светлые волосы. Обыкновенная девчонка, каких тысячи. А вот для него — одна-единственная.

Левон все же протянул руку, дотронулся до ее плеча, и Нюся тихонько, чтобы никто не заметил, потерлась щекой о его ладонь…

Мне нужно было кое-что набросать в дневнике о минувшем бое, дне. Я раскрыл полевую сумку, вытащил тетрадку, где у меня были заметки для будущих очерков, статей, строки будущих стихотворений и даже первые главы давно задуманной поэмы.

— Вы кому пишете, товарищ старший политрук, если не секрет? — тихонько спросила Нюся. — Девушке?

— Ах, Нюся, девичье любопытство всех чувств на земле сильнее.

— А она красивая?

— А у тебя мама жива, здорова?

— Угу.

— Так это письмо твоей маме, Нюся.

— Ой, шутите! Вы даже адреса ее не знаете!

— Это ничего! Вот однажды утром выйдет она на крыльцо, развернет газету и прочтет про то, как ее дочка в горах воюет.

— Что вы, не надо! Я ж ей писала, что в госпитале, в санатории под пальмами работаю. Мандарины кушаю… А вы про такое! Мамка у меня махонькая, слабенькая. Она даже мышей боится.

— А ты сама разве ничего не боишься?

— Боюсь, всякий день боюсь, — вздохнула она, — особенно когда раненого тащу… Пока вниз по льду — ничего. А как снег глубокий или в гору надо — прямо сил нет. У нас ведь как в правилах записано? Чтобы через восемь часов раненый боец был эвакуирован в дивизионный госпиталь. А где он, госпиталь? Я и есть госпиталь… — Нюся отвернулась, всхлипнула.

— Вы лучше стихи красивые напишите, — подал голос Левон, — чтобы можно было выучить.

— Можно и стихи.

— Правда? — обрадовалась Нюся и простодушно попросила. — Вы как сочините, дайте слова списать, ладно? У меня даже тетрадочка специальная была — там разные песни хорошие про любовь. Правда, ее ребята на курево разодрали… Ну, ничего, я и так запомню.

— А у вас в тетрадке строчки вон там, как стихи, — заметил зоркий Левон.

Я никому никогда не давал читать еще сырые, с моей точки зрения, строки. Но тут неожиданно для себя протянул Левону тетрадку. Нюся заглянула через его плечо, разочарованно протянула.