Искатель. 1982. Выпуск №2 - Евгений Габрилович

— А как там внизу, вообще?

— Все в порядке внизу. — Я наконец нащупал в рюкзаке узелок, переданный мне Ануш. — Это тебе от сестры.

Увидев знакомый платочек, он совсем смутился, не знал, куда девать руки…

— А в Сталинграде как?

— В Сталинграде дают фрицам прикурить. Да ты бери, бери. Там лаваш, Ануш сама пекла.

— А письма нет? — не выдержал Левон.

— И письмо есть. Бери, бери.

— Спасибо вам! — Он запрятал узелок на грудь, под шинель и вдруг погасил улыбку, вытянулся, глядя мимо меня, приложил варежку к виску:

— Разрешите идти, товарищ лейтенант?

Я оглянулся. За спиной стоял Гаевой. Он коротко кивнул Левону, а мне протянул бинокль.

— Извините, что помешал. Просьба есть. Посмотрите, пожалуйста, вон туда внимательно. Что-то не пойму я…

— Что нужно разглядеть, лейтенант?

— Внимательно посмотрите правее вон того взгорбочка…

— Ничего, лейтенант. Снег. Камни.

— Что ж они там, заснули, раз фрицев пропустили? Ведь другого пути, кроме как мимо них, к этой вершине нет. Сколько немцев было там?

— Двое. Но лыжня накатанная. И в обе стороны.

— Значит, вы думаете, что двое зацепились, а остальные вернулись и снова прошли мимо них?

— Мимо кого, лейтенант?

— Да мимо Размадзе! Мимо взвода Размадзе! Они же там должны быть!

Мы осторожно двигались вперед. Нащупывали и обходила трещины. Время от времени останавливались, чтобы дать подтянуться отставшим. Конечно, в добрые довоенные времена ни один нормальный инструктор-альпинист не выпустил бы на такое восхождение столь разношерстную компанию, неумелую, без элементарного снаряжения. Порывы ветра, казалось, вот-вот сдуют нас с ледника. Крупные хлопья снега, вдруг повалившие с потемневшего неба, застилали глаза. Все тяжелее, хватая ртом разреженный воздух, дышали бойцы.

Вот приотстал, опустил на лед ручной пулемет и сам свалился рядом богатырского сложения парень. Я уже знал, что все зовут его Вася-сибиряк… Кто-то из друзей помог ему подняться. Теперь пулемет тащили двое. Затем, глухо охнув, осел в снег солдатик в шинели на вырост — из носа у него пошла кровь.

— Ничего, ничего, Илюша, дорогой, — склонился над ним Ашот. — Это горная болезнь. Не смертельная болезнь. Пройдет.

— Чаю ему надо, — сказал Левон, — может, у кого есть горячий чай?

Вопрос был нелеп — какой тут чай! И потому все промолчали. Ашот запрокинул голову солдата, положил на лицо его снег. Мимо, медленно увязая в снегу, проходили товарищи…

И снова весь наш небольшой отряд карабкался вверх. Я шел в цепочке, и мне было стыдно за свой роскошный белый полушубок, так выделявшийся среди их шинелей, за крепкие горные ботинки, которые здесь были несравнимо удобнее кирзовых сапог и валенок. Мне казалось, что мы не на равных, что меня, опытного, сильного, они, впервые очутившиеся в горах, оберегают, прикрывают своими телами от любой неожиданности.

На привале, когда, спрятавшись от ветра за скалой, решили перекусить, все вытащили по два-три сухаря. А я нашарил в рюкзаке (да, в рюкзаке, а не в «сидоре», где в уголках мешка по пустой катушке от ниток, чтобы держались брезентовые ремни) пачку роскошных американских галет — тоже забота дивизионного интенданта. На мое; «Угощайтесь», никто не ответил. Все жевали свои сухари. Лишь Федулов на правах проводника потянулся было, да под взглядом командира отдернул руку.

Меня пока не признавали своим. Я был для них заезжим гостем, у которого свой задачи, своя судьба. Вон как косо поглядывали, когда я по старой журналистской привычке решил тут же познакомиться и записать в тетрадку имена, чтобы потом не переврать, не перепутать: «Вася Потапов — сибиряк. Ашот Гукасян (ложка), Илья Резник (длинная шинель), Гурам Челидзе…»

Он был веселый парень, этот Гурам. Вокруг него сразу сбились бойцы, а он с серьезным видом, только веселые чертики блестели в карих глазах, рассказывал байку:

— Чистая правда, генацвале, — говорил он, пряча усмешку в тонких щегольских усиках. — Сам, лично, на первой странице ихней газетенки читал.

— Какой газетенки? — уточнял обстоятельный Вася-сибиряк.

— Ихней, фрицевской. Дрянь, скажу вам, газетенка, самокрутку и ту противно делать. Но зато раз в жизни правду написала.

Бойцы дружно засмеялись, чувствуя подвох.

— Ну, значит, так, — продолжал Гурам, — приехал Гитлер в гости к Муссолини в Рим. Сначала, разговоры там всякие… Потом повел дуче фюрера в музей. Посмотри, мол, дорогой, какие мы герои. То, что мое итальянское воинство из-под Сталинграда драпануло, — чистая случайность.

— Прямо так и сказал? Ну, брешешь, — чистосердечно удивился Вася.

— Я ж газетенку цитирую. Так вот. Видит фюрер, в одном зале портрет: человек в красной рубашке и с пистолетом. «Кто таков?» — спрашивает. «Гарибальди», — отвечает Муссолини. «А чего он в красной рубашке, большевик, что ли?» — спрашивает грозно фюрер. «Н-нет, — задрожал Муссолини, — это народный герой из прошлого века. А красную рубашку надевал, когда в бой шел, на случай ранения, чтобы кровь не видна была солдатам и их моральный дух всегда был в порядке». — «Здорово придумали, — сказал Гитлер, — значит, и я правильно сделал, что надел желтые штаны, когда против Советского Союза пошел…»

Бойцы захохотали так, что эхо, десятикратно усилив звук, отдалось в скалах веселым грохотом.

— Тихо! — прикрикнул Гаевой.

Не смеяться сил не было. Поэтому еще теснее сгрудились вокруг Гурама, что вполголоса продолжал «травить». Тихо постанывали ребята, вытирая варежками слезы со щек.

Пока отряд отдыхал, лейтенант пристроился рядом со мной.

— А вы, товарищ старший политрук., погоны уже видели?

— Видал… Примерял даже.

— Ну и как?

— С непривычки неудобно как-то… особо когда шинель надевать. Цепляются, за подкладку. Вам, лейтенант, положены вот такие…

Я нарисовал пальцем на снегу:

— Тут красный просвет, тут, по бокам, две звездочки.

— Ну, мне не светит, — грустно сказал Гаевой. — У меня и кубики, считай, липовые.

— То есть как? — не понял я.

— А вот, — он достал из кармана гимнастерки бумажку и прочитал: «Выдано… в том, что является курсантом Сухумского пехотного училища. Действительно по 31 декабря 1942 года». Скоро срок выйдет…

— Почему курсантом?

— Да вы не подумайте чего такого… Нас даже аттестовали лейтенантами. Мы чубы стали к выпускному вечеру отращивать. А вместо вечера приказ: всех на перевал! А это, — он дотронулся до алых кубиков в петлицах, — это товарищ майор Орлов Виктор Петрович распорядился. Было тут дело… снял с одного… И мне отдал. «Вместо ордена, — говорит, — заслужил, — говорит, — командуй. Потом, — говорит, — разберемся…»