У истоков европейского романтизма - В Жирмунский

Рассказ имеет моральную развязку: в конце своих странствий Дарианок попадает в страну добрых старцев, "почитателей солнца", и там он убеждается в существовании бога, творца вселенной. Но эта развязка имеет искусственный характер и не в состоянии перекрыть тех ярких картин царящего в мире зла, которые больше всего занимают фантазию художника.

"Ватек", единственное произведение Бекфорда, пережившее своего создателя, был написан в январе 1782 г. "за две ночи и один день", по рассказам автора. Однако это сообщение вызывает критику, как и аналогичные признания Уолпола и Казота: они должны были подчеркнуть спонтанный характер творческого воображения писателя, его романтического вдохновения. Во всяком случае, в апреле этого года Бекфорд продолжал работать над текстом своей "восточной повести", а в следующие годы - над тремя большими вставными новеллами, для которых она должна была служить обрамлением, в соответствии с жанровыми образцами арабских и персидских сказочных сборников.

Первоначальный текст "Ватека", подобно одновременным переводам, был написан по-французски, которым Бекфорд владел в совершенстве, - очевидно, в связи с европейской традицией "восточных повестей" - от Галана до Вольтера. Для перевода на английский язык он передал рукопись своему сотруднику Самуэлю Хенли, который, воспользовавшись личными затруднениями Бекфорда, связанными с событиями 1784 г., напечатал свой труд анонимно, без разрешения автора, как "перевод неизданной рукописи". Возмущенный Бекфорд, боясь потерять права на свое детище и не имея под руками французского оригинала, захваченного Хенли, немедленно заказал французский перевод с английского, который был напечатан в Швейцарии, в Лозанне, в конце 1786 г. Однако, неудовлетворенный стилем своего швейцарского переводчика, он заново отредактировал этот французский текст, воспользовавшись, по-видимому, помощью известного французского писателя Себастьяна Мерсье. Это второе французское издание, вышедшее в Париже уже в следующем, 1787 г., дает окончательный "авторский" текст "Ватека" и в дальнейшем много раз переиздавалось, как, впрочем, и английская версия Хенли.

"Ватек" существенным образом отличается от "восточных повестей" эпохи Просвещения, с которыми он связан исторически. Романтическая экзотика арабских сказок уже не является в нем абстрактной моральной аллегорией; фантастический сказочный мир приобретает самостоятельное художественное значение и реальные историко-этнографические черты. Знание арабских первоисточников позволило Бекфорду воссоздать этот мир как бы изнутри; на фоне идеализованного быта арабских сказок он широко использовал мусульманскую мифологию, легенды и народные суеверия, с которыми ознакомил его английский перевод Корана (The Koran, Translated into English by George Sale. London, 1764) и словарь д'Эрбело, послуживший основой его научной осведомленности. Чудесное выступает у него как составной элемент этого быта, каким средневековые религиозные верования и суеверия явились бы в произведении писателя-христианина.

Основная особенность этого чудесного - в его "демонической" окраске: "тайны и ужасы" готического романа являются здесь в ориентальном облачении. Халиф Ватек вслед за своей матерью, колдуньей Каратис, постепенно все более подчиняется власти демонических сил, завлекающих его, после длинного ряда кровавых преступлений, в "пламенные чертоги" Эблиса, падшего ангела, Люцифера мусульманской мифологии, где он находит заслуженную кару. Жестокие, страшные и отвратительные сцены, участником которых он становится на пути своем к гибели, являются воплощением зла, царящего на земле. Гибель Ватека порождена его гордыней, тщеславием, жаждой наслаждения, безграничным своеволием - его демоническим аморализмом. Однако в этом аморализме проступают черты индивидуалистического бунта против господствующей религии и морали, тех поисков запретных знаний и неизведанных наслаждений, которые роднят героя Бекфорда с немецким чернокнижником Фаустом, как и он, согласно легенде, продавшим душу дьяволу за призрак недоступного человеку безграничного знания и счастия. Эти черты романтического индивидуалиста, героического злодея и бунтаря, выступают в образе халифа особенно ярко, когда перед эбеновыми вратами, ведущими в чертоги Эблиса, он в последний раз отвергает увещания доброго гения и надежду на спасение: "Я пролил море крови, чтобы достичь могущества, которое заставит трепетать тебе подобных; не надейся, что я отступлю, дойдя до самой цели, или что я брошу ту, которая для меня дороже жизни и твоего милосердия. Пусть появится солнце, пусть освещает мой путь, мне все равно, куда он приведет". Когда халиф и его возлюбленная Нурониар спускаются в "дворец подземного пламени", "оба нечестивца шли гордо и решительно. Сходя при ярком свете этих факелов, они восхищались друг другом и в ослеплении своим величием готовы были принять себя за небесные существа". Соответственно этому и "грозный Эблис", злой демон, изображен Бекфордом в романтически идеализованном образе. "Он казался молодым человеком лет двадцати; правильные и благородные черты его лица как бы поблекли от вредоносных испарений. В его огромных глазах отражались отчаяние и надменность, а волнистые волосы отчасти выдавали в нем падшего Ангела Света. В нежной, но почерневшей от молний руке он держал медный скипетр, пред которым трепетали чудовищный Уранбад, африты и все силы тьмы". Адские муки, на которые осуждены обитатели его дворца - это неутолимый огонь, горящий в их сердцах, и они скитаются по пышным и мрачным подземным чертогам, прижимая правую руку к сердцу, томимому неугасимым пламенем.

Однако при всем том образ Ватека отнюдь не идеализован. В нем подчеркнуты черты восточного деспота, жестокого, трусливого, сластолюбивого и прожорливого и в то же время смешного в своих претензиях на сверхчеловеческое величие и предсказанную планетами "удивительную будущность". Так, взойдя на высокую башню, построенную им в подражание легендарному Немвроду "из дерзкого любопытства, желающего проникнуть в тайны Неба", Ватек готов был "поклониться себе как богу, но, взглянув вверх, увидел, что звезды так же далеки от него, как и от земли".

Это ироническое снижение, ограничивающееся иногда насмешливой интонацией, унаследовано Бекфордом от просветительского романа, с его внутренне скептическим отношением к восточной тематике. Но в художественной ткани повести Бекфорда функция этого приема гораздо сложнее. Волшебное и романическое сочетается в нем с иронической игрой и комическим гротеском, кровавые и безобразные жестокости - с сентиментально-идиллическими сценами. Искусство Бекфорда в своей сложности и противоречивости не укладывается в рамки рационалистической эстетики просветительского классицизма.

Обязательная моральная концовка присутствует и здесь. "Такова была и такова должна быть кара за разнузданность страстей и за жестокость деяний; таково будет наказание слепого любопытства тех,, кто стремится проникнуть за пределы, положенные создателем познанию человека; таково наказание самонадеянности, которая хочет достигнуть знаний, доступных лишь существам высшего порядка, и достигает лишь безумной гордыни, не замечая, что удел человека - быть смиренным и неведущим".

Однако эти силы добра не нашли себе убедительного воплощения в романе Бекфорда. Добрые карлики и эмир Факреддин с его напускным мусульманским благочестием изображаются автором не без иронии. А маленький Гюльхенруз и мальчики, спасенные благодетельным гением из рук жестокого Гяура и проводящие века "в тихом покое и счастье блаженного детства", "в убежище вечного мира", остаются идиллическим эпизодом, который вряд ли может претендовать на глубокое мировоззренческое значение.

Следуя традиции жанра "восточных сказок", Бекфорд предполагал включить в рамки "Ватека" три вставные новеллы - историю трех принцев, осужденных на вечные муки в чертогах Эблиса, которые поочередно рассказывают халифу свою судьбу. При жизни автора эти новеллы оставались в рукописи и частично не закончены. Они написаны в стиле "Ватека", с присущим Бекфорду художественным мастерством, но беднее мыслью и более запутаны по своему сюжету; скитания героев, их преступления и любовные заблуждения составляют их главное содержание. В 1818 г. поэт Самуэль Роджерс слушал в чтении автора одну из них - "Историю принцессы Зулкаис и принца Калилы", повесть о преступной любви брата и сестры, показавшуюся ему "прекрасной". Байрон, которому он сообщил об этом, захотел познакомиться с рукописью, но Бекфорд отказал ему под каким-то предлогом. По-видимому, он медлил с публикацией, опасаясь обвинений в безнравственности. Повести были впервые опубликованы по рукописи в 1912 г. на французском языке с английским переводом издателя через много лет после смерти автора.

В свое время влияние Бекфорда сказалось прежде всего на развитии романтического ориентализма, в особенности в творчестве Байрона, который был поклонником не только "Ватека", но и личности его творца. Проезжая мимо берегов Португалии, он вспоминает о нем, как уже было сказано, в двух строфах "Чайльд-Гарольда" (песнь I, 22-23). В "Гяуре" реминисценции из "Ватека" особенно многочисленны: так, душевные муки героя сравниваются с участью грешника, осужденного скитаться, с неугасимым пламенем в сердце, вокруг престола Эблиса. Байрон восторгался ориентализмом "Ватека". "По точности и правильности костюма, красоте описаний и силе воображения эта повесть, восточная и возвышенная больше, чем какие-либо другие, оставляет далеко за собой все европейские подражания и обнаруживает столько признаков оригинального, что всякий, кто побывал на Востоке, с трудом поверит, что это не перевод".