По вине Аполлона - Мириам Рафтери

С явной неохотой он отвел от меня взгляд.

– Мне следовало бы выставить вас за дверь, вместе с котом, – произнес он сухо. – Но из уважения к моей матушке – да будет благословенна ее святая душа – я не сделаю этого.

– Ваша матушка?

Великолепно! Единственное, чего мне еще недоставало для полного счастья, так это столкновения с почтенной матроной, готовой выжечь мне на лбу алую букву «А» или еще какую-нибудь букву алфавита, которой полагалось клеймить юных грешниц.

– Она давала приют падшим женщинам, которые желали покончить со своим дурным прошлым, – объяснил Натаниэль. – Она называла их испачкавшимися в грязи голубками и говорила, что истинный христианин должен делать все, чтобы вернуть их на путь истинный. Папа всячески ее в этом поддерживал, хотя многие в обществе и стали на нее поглядывать косо.

– Должно быть, она замечательная женщина, – заметила я, слегка расслабившись.

– Была ею. Она умерла, когда я был еще ребенком.

– Ах, да, простите. Я забыла, – проговорила я в смущении.

Он бросил на меня удивленный взгляд.

– Откуда вы вообще могли это знать?

Мое лицо залилось краской, став, я уверена, такого же цвета, как и волосы.

– Вероятно, я от кого-то слышала об этом и…

– От одного из ваших клиентов, вне всякого сомнения, – произнес он сухо. – Не говорили ли они вам, случайно, также о том, что мачеха моя была исправившейся проституткой, которая называла себя актрисой?

Я тяжело вздохнула.

– Я никогда не знала…

Натаниэль сжал кулаки. В голосе его, когда он снова заговорил, звучала откровенная горечь.

– Папа влюбился в нее без памяти с первого взгляда, едва увидев ее на подмостках, и, несмотря на насмешки друзей и ее репутацию, женился на этой Иезавели [1]. И что он получил взамен?

– Она разбила ему сердце. – Я заерзала, чувствуя себя как на иголках. Сейчас было явно не время говорить ему о своей театральной карьере и о том, что в роду у меня было полно актеров и актрис.

– Вот именно, – сказал он, взглянув на меня с неодобрением. – Очень скоро после рождения моей сестры Джессика сбежала от нас и вернулась к своей прежней жизни. Папа так никогда и не оправился от этого потрясения; вскоре после ее бегства он умер от разрыва сердца. Она убила его так же верно, как если бы всадила ему пулю в грудь.

С трудом я подавила внезапно вспыхнувшее во мне желание его утешить. Судя по тому, как он держал себя со мной, он, скорее всего, решит, что я пытаюсь его соблазнить в надежде вытянуть у него деньги. При этой мысли я невольно поежилась. Какая ирония! Этот викторианец относился с презрением ко мне – похоже, единственной в двадцатом столетии выпускнице университета, которая все еще была девственницей, – потому что считал меня шлюхой!

– Мне очень жаль, – ограничилась я стандартным выражением сочувствия. – Теперь я понимаю, почему вы относитесь ко мне с таким недоверием.

Он взглянул на меня с подозрением.

– Знаете, вы очень на нее похожи. Ваши черты лица, эта грива каштановых волос, даже эти зеленые глаза – все в вас напоминает мне ее. – Он тяжело вздохнул. – И, однако, если вы решите исправиться, думаю, всегда найдется какая-нибудь добрая душа, готовая обучить вас приличной профессии. Вы умеете шить?

Я покачала головой.

– Готовить?

Я помедлила с ответом, с тоской подумав о семейной микроволновой печи.

– Не очень.

Он выглядел откровенно расстроенным.

– Читать?

– Да… я люблю читать. – Я улыбнулась, довольная тем, что хоть в чем-то смогла угодить ему, одновременно в который уже раз задаваясь вопросом, когда же я наконец проснусь.

Он удовлетворенно крякнул.

– Это уже кое-что. А пока вас нужно где-то устроить. Как вы понимаете, здесь вам оставаться неприлично.

У меня упало сердце.

– Разумеется, – продолжал он, бросив на мой костюм взгляд, который способен был расплавить и металл, – вы должны также сменить одежду. – Увидев, что я покраснела, он снял с медного крюка на стене свой халат и сунул мне его в руки. – Вот, прикройтесь пока.

Я поспешно закуталась в халат.

– Не могу же я вот так просто выставить вас за дверь, – пробормотал он себе под нос, качая головой, и махнул в сторону двери.

Молча я последовала за ним в коридор. Аполлон не отставал от меня ни на шаг.

Мы прошли мимо одной закрытой двери и остановились у второй. Открыв ее, Натаниэль пригласил меня войти. Аполлон тявкнул, напомнив мне о моих манерах.

– Благодарю вас за ваше гостеприимство, – поспешила я сказать.

Он зажег стоявшую на прикроватном столике лампу и знаком показал мне, чтобы я садилась.

– Пока еще рано меня благодарить. Как вы понимаете, это только на сегодняшнюю ночь. Завтра вам придется найти себе жилье где-нибудь в другом месте. – Взяв в руки керамический кувшин, он вылил из него воду в стоявший на тумбочке тазик. – Советую вам привести себя в порядок.

Я поморщилась, представив, как, должно быть, выгляжу сейчас – вся в пыли и собачьей шерсти – и шагнув к тазу, с наслаждением плеснула себе в лицо прохладной воды.

– Если вам понадобится ванная, – произнес он чопорным тоном, – то она находится здесь же, между нашими комнатами.

Я улыбнулась, испытав облегчение. Признаться, я начала уже бояться, что мне придется воспользоваться ночным горшком.

Он стоял, возвышаясь надо мной, и я вдруг с особой остротой почувствовала, насколько он был огромен; он сразу же словно заполнил собой комнату, когда мы вошли. И дело тут было не только в его росте или телосложении, но и в яркой внешности и горделивой осанке, которые мгновенно приковывали к нему твой взор.

– Я, кажется, забыл представиться, – проговорил он смущенно. – Меня зовут Натаниэль Стюарт, хотя, полагаю, вам было известно мое имя, когда вы решили забраться ко мне на чердак. А вас как зовут?

– Тейлор.

Мгновение помедлив, он пожал протянутую мной правую руку. Пожатие его было крепким и одновременно удивительно нежным.

– Солидная фамилия. А как насчет имени?

– Тейлор и есть мое имя, – объяснила я, – а фамилия Джеймс. Меня назвали так в честь певца… я хочу сказать, артиста, которым восхищалась моя мать.

– Никогда о таком не слышал.

– После Джима Кроуса он больше всех ей нравился, – пробормотала я, невольно подивившись про себя тому, что говорю в прошедшем времени о ком-то, кто фактически еще даже не появился на свет. Этот странный сон явно затянулся. Мне вдруг пришли на память слова из песни Кроуса «Время в бутылке»:

«…Если бы я мог хранить время в бутылке, первое, что я сделал бы…» Может, именно это я и делала сейчас – сохраняла время? Или даже жизни? Возможно ли, что все это не было сном… что я и в самом деле была в прошлом и могла изменить ход событий? У меня голова пошла кругом при этой мысли. Но, конечно, подобное предположение было полнейшим абсурдом.