Леопольдштадт - Том Стоппард

встает, чтобы закрыть дверь, и встречает Польди, которая возвращается с полным подносом.

Польди. Вот угадайте.

Польди начинает разгружать поднос.

Нелли. Польди, что там происходит?

Польди. Салли думает – я имею в виду госпожу Фишбейн.

Мина. Она же уже думала и передумала.

Польди. Теперь она передумывает еще раз.

Мина. Так что там у нас с крайней плотью – да или нет?

Польди. Вроде нет, то есть да. Ваша тетя Ева говорит, что, раз бабушка Эмилия позвала всех на брис и угощает вином и едой, будет неучтиво, если Салли теперь передумает.

Якоб (презрительно). Бабушка Эмилия созвала всех, потому что не встает с постели, но не может допустить, чтобы что-то происходило без нее.

Входит Роза, 31 год, хорошо одетая нью-йоркская дама, быстро хватает свою сумочку.

Роза. Мне нужна сигарета. Салли хочет, чтобы папа послал за эфиром, тогда младенец ничего не почувствует.

Якоб. А что Бог думает по этому поводу?

Роза (не обращает внимания). Кажется, мне удалось ее уговорить ничего не отменять – мы же все-таки евреи, слава тебе Господи! – но она пока не совсем согласилась. Она говорит: как бы это понравилось Заку Фишбейну, если бы ему делали обрезание без наркоза? Зак говорит, что ему вполне понравилось. Он говорит, что не женился бы на полушиксе, если бы знал, что это вызовет такие споры, мама говорит, что не вышла бы за папу, если бы она знала, а папа говорит, что он не хочет спорить, и предлагает бросить монетку. Фишбейны не говорят ничего.

Роза достает из сумочки красивый портсигар и закуривает сигарету.

Якоб. А что говорит моя мать?

Роза. Тетя Гретль говорит, что ты об этом забыл на следующий день.

Якоб. Нет, мне кажется, это про крещение.

Роза откупоривает одну из бутылок и наливает себе бокал, игнорируя укоризненные взгляды Польди.

Польди. Чем скорее придет моэль, тем скорее все успокоятся, дело будет сделано, и тогда можно праздновать. Господин Якоб, хватит пробовать – я стояла за ними в очереди, и здесь еле на всех хватит.

Польди уходит с пустым подносом.

Якоб. Они все равно не начнут, пока все не соберутся. Нелли, ты привела отца?

Нелли. Нет, он, наверное, придет прямо из… Он у доктора.

Арон. У Людвига все в порядке, Нелли?

Нелли (скупо). Да, да. Он не болен!

Якоб догадывается, со злорадством.

Якоб. Ах, ты имеешь в виду доктора Фрейда. Самый знаменитый доктор в мире, а его до сих пор не сделали профессором! Может быть, это потому, что его пациенты не больны?

Нелли. А ты сам не думал к нему обратиться, Якоб?

Якоб. Ох, это немного ниже пояса, милая кузина! Можем сходить к нему вместе…

Нелли (Курту.) А что тетя Ханна?

Якоб. …рассказать про свои фантазии.

Нелли. Она придет?

Курт. Нет.

Якоб. Я сам с собой разговариваю. Как дядя Людвиг.

Курт. У нее урок фортепьяно.

Нелли. С учеником?

Гермина. Нет.

Курт (одновременно). Да.

Гермина (нетерпеливо). Ну папочка! (Объявляет.) Ей нужно заниматься. (Торжествующе.) У нее концерт на Зальцбургском фестивале.

Нелли. Ого! Это же замечательно, Курт!

Курт. Если быть совсем точным, она аккомпанирует Вайскопфу, но для нее это выход на сцену. Она не хочет делать из этого событие.

Арон (в основном обращаясь к Курту). Зальцбургский фестиваль? Республика, которой никто не хотел, пытается возродить труп католической Австрии Габсбургов. Все будут в орденах. Она будет единственной еврейкой в зале.

Курт. Кроме Шуберта. Ты говоришь ерунду. В Зальцбурге полно евреев, особенно во время фестиваля, только они себя называют социал-демократами. Но все равно, вы же знаете Ханну – она не хочет привлекать к себе внимание.

Арон. Потому что она еврейка?

Якоб. Нет, потому что она замужем за известным марксистом. Празднование победы Христианско-социальной партии в Зальцбурге – не самое лучшее время, чтобы привлекать к себе внимание. Поэтому она не будет выступать под именем Ханны Зеннер.

Курт. Именно. И что в этом предосудительного?

Якоб. Я не говорю, что в этом есть что-то предосудительное. Красавчик Карл уже в могиле, но гений его живет: коалиция мелких торговцев, ремесленников и буржуа во главе с католическим священником в роли канцлера смыкает ряды против евреев и социалистов – и все они ценители музыки!

Роза (Курту). Ты хочешь сказать, что ты коммунист?

Курт. Только если мы согласимся с тем, что большевики таковыми не являются.

Роза. У нас в деревне об этом только и разговоров.

Курт. Это несколько… удивительно.

Гермина. Она имеет в виду Гринвич-Виллидж в Нью-Йорке.

Курт. Ах да… конечно. В моей деревне я был единственный марксист.

Гермина. До мамы, но только до тех пор, пока она его не заграбастала. Арон, Нелли тебя этим зацепила?

Нелли. Ха. Он год за мной носил мои книги, правда, любимый?

Зак Фишбейн, отец младенца, в смятении заглядывает в комнату.

Зак. Она сюда не заходила?

Гермина. Кто?

Зак. Салли! Ее нигде нет. Она ушла? О Господи, она забрала ребенка.

Зак исчезает.

Роза. Отлично! Зак!

Роза выходит вслед за Заком.

Нелли (Арону). Посмотри на улице.

Арон выходит.

Или наверху! Якоб, пойди проверь.

Якоб. Я?

Он берет газету. Нелли нетерпеливо бросает свою кройку и собирается уходить. Гермина следует за ней.

Гермина. Значит, снова всё отменили.

Посреди всей этой суматохи слышен плач младенца. Нелли и Гермина вздыхают с облегчением и возвращаются в прежнее состояние. Входит Роза.

Роза. Пряталась в комнате Польди.

Роза наливает себе бокал.

Кто-нибудь еще хочет вина?

Якоб. Почему бы и нет!

Гермина. Почему бы и нет!

Нелли. Нет, спасибо. Мы не должны…

Роза наливает. Нелли отделяет вторую красную полосу от белой. Якоб откладывает газету.

Якоб. Что ты делаешь, Нелли?

Нелли. Красный флаг, разве непонятно?

Якоб. Кажется, что ты делаешь белый флаг. Специально для Австрийской Республики. Правда, нам некому больше сдаваться. Кроме Германии, конечно, но этого не будет. Не для того французы выигрывали войну, чтобы Германия стала еще сильнее. Полный триумф Версальского мира: четыре миллиона немецкоговорящих австрийцев проснулись итальянцами, чехами, поляками и югославами. А мы превратились в огрызок Австрии, с парковыми скамейками, пущенными на дрова, полуголодные и клянчащие милостыню, потому что наш уголь теперь в Чехословакии, а наше зерно – в Венгрии. Бог сжалился над Францем Иосифом и забрал его, прежде чем его империю растащили на куски.

Мина, ты помнишь, как мы жили в старой империи, до войны?

Мина. Мы были богаты – это я помню.

Нелли. Вы и теперь богаты, по сравнению с большинством.

Мина. Я не говорю о большинстве. Я сама разберусь, когда разбогатею, если не возражаешь. Я собираюсь выйти замуж за банкира.

Роза. Осторожно! Мне казалось, что все банки вокруг рушатся.

Мина. Это не те банки, другие.

Нелли начинает сшивать два красных полотна вместе.

Якоб (его это забавляет). Ах да, другие. Когда отец крестился, он перевел счета своей фирмы в банк гоев, а потом узнал, что все его новые знакомые держат деньги в банках у евреев – и правильно делают. Если бы у евреев, как у всех нормальных людей, была своя