Художник, спускающийся по лестнице - Том Стоппард

Том Стоппард

Художник, спускающийся по лестнице

Мартелло, старый

Битчем, старый

Доннер, старый

Софи

Мартелло, молодой

Битчем, молодой

Доннер, молодой

Сцена 1

Студия в мансарде. Летний полдень в 1972 году.

Студию, как выясняется в дальнейшем, делят между собой три художника. Это большое помещение под самой крышей, куда можно подняться по длинной лестнице, нижний ее конец теряется в темноте. Верхняя площадка лестницы огорожена деревянной балюстрадой, которая в начале действия сломана. В студии находятся обычные в подобном месте предметы, – в частности, картина, установленная на мольберте, и скульптура женщины в натуральную величину, выполненная в духе раннего сюрреализма и соответствующая в деталях позднейшему диалогу. В общем и целом, помещение должно соответствовать описанию, возникающему из текста пьесы: это место, где художники живут и работают вместе уже долгие годы, причем далеко не всегда мирно.

Два пожилых художника, Мартелло и Битчем, неподвижно стоят около включенного магнитофона. Магнитофон выглядит весьма несовременно, даже для 70-х годов, и смахивает на музейный экспонат. На нем крутится лента, склеенная в кольцо. Судя по всему, Битчем усовершенствовал прибор таким образом, что он может записывать на ленту слой за слоем без стирания предыдущей записи. Тот магнитофон, который мы видим, вряд ли справился бы с подобной задачей, если бы над ним не поработал талантливый мастер; желательно, чтобы зрителям это было понятно из внешнего вида устройства. Звуки, доносящиеся из магнитофона, должны интерпретироваться Мартелло и Битчемом следующим образом:

(а) Доннер спит, судя по напоминающему похрапывание звуку.

(б) Звук крадущихся шагов. Скрипит доска.

(в) Скрип будит Доннера, т. е. похрапывание внезапно обрывается.

(г) Доннер беззаботно восклицает: «А! Вот ты где…»

(д) Два быстрых шага и резкий удар: Бам!

(е) Крик Доннера.

(ж) Треск ломающегося дерева, вызванный падением Доннера сквозь балюстраду.

(з) Звук, производимый телом, катящимся по лестнице, и глухой удар о пол в конце. Тишина.

После небольшой паузы вся последовательность звуков воспроизводится вновь… похрапывание… шаги… и т. д.

Мартелло. Похоже, это я вошел.

Запись: «А! Вот ты где…»

Битчем. А это ты его ударил.

Запись: Бам!

Mартелло. Мы же это все уже слышали. Лента склеена в петлю!

Битчем. Ну да, разумеется. Я всегда записываю звуки на петлю, чтобы поймать их в мое лассо – вернее, в мою сеть – вернее, в мой… впрочем, это не имеет никакого значения.

Запись: тело Доннера глухо ударяется о пол.

Мартелло. Бедняга Доннер!

После паузы вся запись начинает воспроизводиться с самого начала.

Битчем (говорит на фоне записи). Бобины вращались, наматывая на себя тишину и звуки, которые издавал Доннер, дремавший после сытного обеда. Слой за слоем магнитофон укладывал на ленту атмосферу этой комнаты, словно хозяйка, убирающая в комод постельное белье… Пока внезапно не раздался звук чьих-то шагов… он разбудил спящего.

Запись: «А! Вот ты где…»

До сих пор помню, какая умиротворяющая тишина царила в больших квартирах перед Первой мировой! После обеда все отправлялись вздремнуть, и только какая-нибудь муха жужжала в душной комнате да горничные укладывали постельное белье в сосновые сундуки…

Запись: тело Доннера глухо ударяется о пол.

Доннер обожал послеобеденный сон. Его родители знались с приличным обществом. В частности, с моими родителями.

Запись: все повторяется сначала.

Мне кажется, пора поставить в известность кого следует, хотя мы не обязаны рассказывать им все, как было. Я предпочитаю держать язык за зубами, когда речь идет о подробностях, которые явно не принесут никому пользы…

Мартелло. Я не оставлю тебя в беде, Битчем. Мы прожили бок о бок столько лет.

Битчем. Положись на меня, Мартелло. Я не из тех, кто первым бросает камень.

Мартелло. Ты бросил его первым, Битчем, но я не стану осуждать тебя, не зная всех обстоятельств.

Битчем. Я придерживаюсь тех же самых принципов, но, по-моему, ты что-то путаешь…

Мартелло. Не могу с тобой не согласиться. Выключи чертову машину, она мешает тебе сосредоточиться…

Запись резко обрывается на восклицании «А!».

Битчем. Вот ты где.

Мартелло. Ты лжешь, Битчем, это сделал ты. Пока мы не достигнем ясности по этому вопросу, я даже и не подумаю помочь тебе вынести этот мусор.

Битчем. Не смей трогать тело, Мартелло!

Мартелло. Я не имел в виду под мусором Доннера! Битчем, ты, честное слово, идиот!

Битчем. Наглец!

Мартелло. Выживший из ума старикашка!

Битчем. Убийца!

Пауза.

Мартелло: Как я уже сказал, я тебя не брошу в трудную минуту ни в бегах, ни в суде, в зависимости от того, каким образом ты собираешься выпутываться из этой ситуации, но я согласен поступить так лишь в том случае, если мы перестанем разыгрывать этот фарс взаимных обвинений. У тебя было в жизни всего двое друзей, и убив одного из них, ты не можешь позволить себе роскошь мотать нервы другому.

Битчем. Отлично! Я дал тебе шанс, а теперь схожу-ка я позвоню в полицию.

Мартелло. Весьма разумное решение. Ты слишком стар для того, чтобы удариться в бега, и твой склероз зашел слишком далеко для того, чтобы ты мог связно лгать. К тому же тебе осталось жить не так уж много, поэтому овчинка все равно не стоит выделки. Будь абсолютно честен с полицией, но только не вздумай выдавать себя за психически ненормального. Этим ты окажешь незаслуженную услугу трем поколениям художественных критиков.

Битчем. Вынужден признать, Мартелло, что твоя язвительность просто восхитительна.

Мартелло. Не забудь упомянуть все смягчающие обстоятельства, в частности тот факт, что Доннер систематически отказывался мыть после себя ванну, а также его невыносимые манеры, за которые его следовало убить давным-давно. Вспомни, как Джон все время повторял: «Если Доннер еще раз начнет насвистывать вступление к Пятой симфонии Бетховена в размере шесть восьмых, я убью его!»

Битчем. Какой Джон?

Мартелло. Огастес Джон.[1]

Битчем. Нет-нет, это говорила Эдит Ситуэлл.[2]

Мартелло. Какая чушь! Ты совсем выжил из ума, Битчем.

Битчем. Я на два года моложе тебя, Мартелло.

Мартелло. Все, кто на два года моложе меня, уже маразмируют. А я до сих пор не распался на составные части лишь благодаря присущей мне силе воли. Да, кстати, я бы не советовал тебе надолго оставлять Доннера на полу возле лестницы в такую жару.

Битчем. А я-то тут при чем?

Мартелло. Битчем, ты меня потрясаешь. Вы ходили с ним в одну школу. Ты подписался под его первым манифестом, а он – под твоим. Ты делал карьеру при помощи его имени, примазывался к его славе, жил в его квартире, повторял за ним любую глупость, а если ему давали грант, то и тебе с этого перепадало. Ты ел его хлеб и пил за его здоровье. (Прости меня, Господи, за мой язвительный мозг; я приучил его ехидничать с утра до вечера, иронизировать даже во сне, так что чистосердечие приходится извлекать из него на свет плеткой, будто послушание из мула!) Короче, вы с ним были друзьями более шестидесяти лет.

Битчем. Все то же самое можно сказать и про тебя.

Мартелло. Да, но убил-то его ты.

Битчем. Ничего подобного! И тебе это прекрасно известно! Я ужасно разочарован в тебе, Мартелло! Я совершил над собой невероятное усилие для того, чтобы посмотреть на вещи с твоей точки зрения, но я терпеть не могу типов, которые все отрицают, когда их поймали с поличным.

Мартелло. И все же я не могу не восхищаться твоим бессмысленным упорством. Но магнитофон не может лгать. Так уж он устроен. Хотя предъявляемые им доказательства скорее можно назвать звучными, чем весомыми, тем не менее… (О, боже, ну почему я никогда не могу вовремя заткнуться! Неудивительно, что я так ничего и не добился в жизни: мысли все время прыгают у меня туда-сюда, словно акробаты под куполом цирка!) Занятый умственной акробатикой, я не добился, Битчем, в жизни ничего – ровным счетом ничего! – в то время как ты, пусть движимый ложными побуждениями и неправедным гневом, все-таки решился и сделал хоть что-то стоящее, а именно – убил Доннера.

Битчем. Это неправда, Мартелло!

Мартелло. Я не добился ничего! – Niente! Nada! Nichts! Ну да, разумеется, была пара-другая удачных работ, несколько скандалов – Цюрих, Париж, Буэнос-Айрес – но по сути дела, Битчем, это ничто даже по меркам нигилистов! (Пауза.) Я никогда особенно не скрывал от тебя, Битчем, что считаю твое тональное искусство полной нелепицей. Я говорил об этом Софи в самом начале, ты тогда еще пользовался граммофонными дисками. «Битчем попусту тратит время, – говорил я. – На этом пути он не откроет никаких истин, не встретит никаких откровений. Критики этого даже слушать не станут». Так и вышло. Но теперь они вынуждены будут прислушаться. Твое последнее произведение обладает подлинностью криминальной хроники. На мой взгляд, в этот раз ты превзошел самого себя и создал шедевр.