Надгробие Дэнни Фишеру - Гарольд Роббинс

Мы рассмеялись и некоторое время курили молча, пряча сигареты в ладонях.

— Хорошо, что заканчиваю школу в этом году, — сказала Мими, — может быть, удастся найти работу, и мы выкарабкаемся. Мы ведь уже не в состоянии выплачивать кредит за дом. Мама говорила, что придется от него отказаться.

— Но это невозможно! — воскликнул я. — Все, что угодно, только не мой дом!

— Ты уже взрослый, Дэнни, — пожала плечами сестра. — Тут ничего не поделаешь.

Да, я уже был не ребенок, я прекрасно понимал, что это не мой дом, как верилось мне в детстве, но мне невыносимо было даже представить, что мы съедем, а в нашем доме, в моей комнате, будут жить другие люди, разговаривать, смеяться, плакать, считать деньги…

— Может быть, мне бросить школу и устроиться на работу? — неуверенно спросил я.

— Да ты что! — горячо возразила сестра. — Родители так в тебя верят! Этим ты только убьешь их окончательно. Не печалься, братик, все будет хорошо! — Мими нежно погладила меня по плечу. Сейчас она была намного старше меня.

— Ты вправду думаешь, что все будет хорошо?

— Конечно, вот увидишь! — она улыбнулась мне, решительно поднялась, одернула юбку. — Пойду помогу матери мыть посуду. А то выйдет сейчас меня звать.

Мне очень хотелось, чтобы она оказалась права, чтобы все было действительно хорошо, чтобы нам не пришлось уезжать отсюда. Я не мог представить себе жизнь в другом месте. Но о моем желаний никто не спрашивал, потому что его величество Кризис уже правил в Соединенных Штатах.

Переезд

1 декабря 1932 года

Мерзко и тоскливо, тоскливо и мерзко. Чувство это не покидало меня, когда я после школы, вместо того чтобы отправиться пешком к себе домой, ехал в метро на новую квартиру. Дома теперь у меня не было.

В вагоне дуло, и я поднял воротник. Уже несколько дней шел снег, с ним безуспешно боролись снегоочистители. Электропоезд не спеша втянулся в Проспект-парк, узкий тоннель задушил дневной скучный свет. Еще сегодня утром я был в своем доме, еще сегодня утром, перешагивая через ящики и коробки, я вышел, из своей бывшей комнаты, а вслед за мной шлепала понурая Карра, которая всегда знала мое настроение. Тоннель кончился, поезд шел по Манхэттенскому мосту. Следующая остановка была моя, там нужно было перейти на линию Бродвей — Бруклин. Еще один тоннель — и я на платформе, через несколько минут подошел нужный мне поезд, но до своей остановки я добрался только в четверть четвертого.

Казалось, я переехал в совершенно другой мир, в другую страну. На улицах можно было услышать любой язык, кругом сновали лоточники со своим неказистым товаром, на углах сидели мальчишки-чистильщики, мальчишки же продавали газеты, бродили попрошайки, прогуливались карманники, с опаской поглядывая на редких полисменов. Было довольно холодно, но многие шли или стояли без пальто и без шляпы, у большинства женщин на плечи были накинуты дешевые потрепанные платки. На всем поставила свою печать бедность. Смеялись здесь только дети.

Я прошел вниз по Деланси-стрит, мимо лавок и магазинчиков, мимо кинотеатра, похожего на сарай с афишами, свернул на Клинтон-стрит и прошел еще два квартала до Стэнтон-авеню. Я уже не поднимал глаз, чтобы не видеть окружающий меня мир.

Вот наконец я и пришел. Вот оно — старое серое многоэтажное здание с узкими окнами. К входу вела затертая сотнями ног лестница. В подъезде было темно, и я чуть не упал, споткнувшись о наполненный мусором бумажный мешок. Осторожно обойдя его, я поднялся на третий этаж, стараясь не обращать внимания на вонь пищевых отходов, сочившуюся из пакетов на каждом этаже.

Дверь мне открыла мама, и мы некоторое время стояли, молча глядя друг на друга. Как всегда, она поняла мое состояние, вздохнула и прошла в комнату. Отец сидел за столом. Из-за двери доносился вымученно-веселый голос Мими. Кивнув отцу, я в нерешительности остановился посреди кухни. Белая масляная краска, покрывавшая ее стены, не могла скрыть следов грязных потеков. Правда, мама уже повесила желтые занавески, они придавали кухне сносно-жилой вид. Откуда-то выскочила Карра, и я наклонился, чтобы погладить ее.

— А что, — произнес я, не поднимая головы, — вовсе и не так страшно…

— И правда, Дэнни, — подхватила мама, — здесь не так и плохо, тем более мы здесь временно, пока отец вновь не встанет на ноги. Пойдем, Дэнни, посмотрим квартиру.

Смотреть особенно было не на что. Все — как в любой четырехкомнатной квартире. Моя новая комната была вдвое меньше прежней, все остальное тоже было в два раза меньше. За двадцать восемь долларов, включая отопление и горячую воду, трудно было бы достать что-нибудь приличнее.

Мы вернулись на кухню. Карра подошла ко мне и выжидательно подняла свою умную мордочку. Отец курил, с беспокойством наблюдая за мной.

— Карра вела себя спокойно? — спросил я, чтобы нарушить тяжелое молчание.

— Нормально. Она — умница, все понимает, — сухо ответил отец.

— Ты бы вывел ее, Дэнни, — сказала мать. — Она не была на улице с самого утра.

— Пойдем, малышка, — позвал я собаку, подходя к двери.

Пройдя половину пролета, я понял, что собака не идет за мной. Карра жалась к входной двери, переминаясь с ноги на ногу.

— Пойдем, глупышка, гулять!

Она неуклюже одолела две ступеньки, остановилась и опять тоскливо глянула мне в глаза. Пришлось подняться к ней, пристегнуть поводок и где уговорами, где силой стащить вниз. На улице она вроде бы успокоилась, но когда мы направились вниз по Клинтон-стрит, она испуганно оглядывалась на проезжающие рядом машины. Я повернул на более спокойную боковую улицу и прошел уже полквартала, когда услышал за спиной смех. Обернувшись, я увидел трех подростков примерно моего возраста. Они стояли, небрежно облокотившись на перила кондитерской. Один из них — долговязый мускулистый парень из цветных — гоготал над поджавшей хвост Каррой.

— Смотрите-ка на этого чистюлю с собачонкой! Не мог, что ли, выбрать себе сучку посмелее? — кричал он, перебрасывая замусоленный окурок из одного угла рта в другой. — Да ты, парень, тоже, видать, наложил в штаны, как и твоя сучонка!

— Не больше, чем ты, вонючка, — со злостью ответил я, успокаивая Карру.

Услышав мой ответ, парни подобрались, двое выжидательно смотрели на негра. Тот многозначительно им кивнул и враскачку пошел ко мне, не вынимая рук из карманов. Я продолжал все так же сидеть на корточках, поглаживая собачку и искоса наблюдая за долговязым. Не было никакого сомнения: парень не собирается шутить, но именно это меня и устраивало. У меня даже стало легче на душе, такая разрядка мне и была нужна.

В метре негр остановился и посмотрел сверху вниз.

— Это кто тут открывает хлебало? А ну, повтори, что ты сказал!

— Мало того, что воняешь, ты еще и плохо слышишь, — раздельно проговорил я, медленно поднимаясь.

Но не успел я выпрямиться, как боковым зрением заметил огромный кованый ботинок, быстро приближающийся к моему лицу. Я переоценил свою реакцию, страшный удар опрокинул меня в канаву. Я выпустил поводок, потеряв на мгновение сознание. Первое, что я услышал, выходя из нокдауна, был визг. Я вскочил на ноги, забыв о своих врагах. Карра бежала посреди дороги, едва уворачиваясь от колес мчавшихся машин.

— Карра! Ко мне! — закричал я.

Она услышала меня, остановилась на мгновение и со всех ног бросилась ко мне. Она уже почти добежала до края дороги, когда огромный грузовик задел ее колесом. От короткого ее взвизга у меня потемнело в глазах.

…Она лежала на боку в канаве, тяжело дыша. Ее золотистая шерсть была в грязи и крови.

— Каррочка, — наклонился я над ней, — милая, не умирай!

Я осторожно поднял ее на руки, она со стоном вздохнула, совсем как человек, и посмотрела мне в глаза своими — полными боли — глазами, лизнула мне руку, оставив розовый кровавый след, задрожала и затихла.

Водитель грузовика протолкался сквозь толпу зевак.

— Прости меня, парень, — он был действительно огорчен. — Я даже не видел, как она выскочила.

Я молча посмотрел сквозь него, потом повернулся и направился к злополучному дому, неся холодеющее тело своего единственного друга. Люди молча расступались передо мной. Глаза мои жгло, но плакать я не мог.

Карру я похоронил в саду своего единственного дома, там еще никто не поселился, поэтому никто не мешал проститься с моим детством.

Не помню, как я вернулся, как ехал в метро. Очнулся я только на ступеньках угрюмого пятиэтажного барака… Тут меня словно переключили, я видел все это будто в первый раз. Кондитерская напротив подмигнула мне своим зеленым глазом. Неподалеку тусовались местные ребята. Я был чужой среди них, значит — враг. Мне предстояло их завоевать.

Я спустился с лестницы, подошел к группе парней и осмотрел каждого. Того, кого я искал, среди них не было. Я уже собрался было уходить, как заметил его внутри кондитерской. Он сидел и пил яичный коктейль. Он сидел спиной ко мне, и мне пришлось легонько похлопать его по плечу. Он сразу же узнал меня. Я показал ему на выход.