Сокровище кикиморы - Людмила Львовна Горелик
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Это он впервые засмеялся за четыре дня после убийства Ольги Васильевны», – отметил про себя Шура, тяжело вздохнул и продолжил:
– Да, с этого! Тут, мне кажется, и с сыном нужно поговорить… И попробовать разговорить соседку… В прошлом надо искать – что у отца было и другое из тех давних времен, потому что со своей зарплаты Семенова, ты прав, много отложить не могла.
– Пошли, теперь я тебя провожу, – сказал Саша.
И они повернули назад, медленно шагая в обратном направлении по той же заснеженной улице.
Снег кружился, оживляя свое движение в свете редких фонарей. Прохожих становилось все меньше.
Саша с Шурой часто так гуляли: между своими домами. Обсуждали всякие проблемы: математические формулы, жизнь института и города, а сегодня вот убийство…
Простились, как всегда, возле института, на углу Бланской и Народной. Это была середина расстояния между их домами.
«Притягательное место», – как они шутили.
Оставшись один, Шура пошел быстрее. Время уже близилось к двенадцати. Окна в их квартире не светились – Маша спать легла.
Шура, чтобы ее не будить, прошел в свой кабинет – поспит там на диване. Если засиживался поздно, он там оставался – у него там и постель была.
Спать почему-то не хотелось, поворочался некоторое время – прокручивал разговор с Сашей, думал, как искать убийцу. Увидел, что штору на окне забыл задернуть, но вставать не хотелось. Подумал: «А, ладно!» Свет не мешал – за окном было темно, хотя снежный покров мягко белел в темноте, подсвеченный слабым фонарем.
Потом оказалось, что это не снежный покров, а трава такая белесая в лунном свете, что он лежит в зарослях полыни – полынь белесым отсвечивает. А потом рассвело, лунный свет сменился солнечным, и сразу стало ясно: лето вокруг, трава пробивается по бокам дороги, деревья покрыты зеленью. Только зелень пыльная, трава прибита множеством сапог, а дорога грязная. И полынью сильно пахнет.
«Война это!» – догадался Соргин.
Каждый день войны он помнил в подробностях. В тот день Соргин лежал в полыни, под пулеметным огнем. Это было на реке Донец в первый день августа 1942 года. Пулеметы не унимались, там с немецкой стороны не один строчил, он четыре насчитал… И все били по нему, перекрестным огнем.
Шурка вжался в полынь, а пулеметный огонь вдруг прекратился. Не сразу он поднял голову и понял, что находится на кладбище.
«Здесь мама! – подумал он. Давней болью кольнуло в сердце. – Она на Пискаревке где-то, здесь!»
В июле 1942 после блокадной ленинградской зимы стало легче – потеплело, трава пошла, листья зеленые, их тоже можно было есть. Но если Ленинград, почему лето?
Мать и сестры Шурки до лета не дожили – никто из его родных не пережил страшную зиму 1942, так ему соседи рассказали. Могилы их он искал на кладбище после войны, не нашел. Да и кладбище-то другое!
Шурка оглянулся: это вовсе не Пискаревское! Это вообще не Ленинград, а город Б.!
Б-ское кладбище простиралось перед ним. Зеленое, плотно заросшее большими деревьями… Листья пахнут банным веником – так жарко. Это июль или самое начало августа! Он идет по тропинке, она вверх поднимается – и там, на пригорке, могилка свежая, землей забросана, и несколько цветочков – земля не высохла еще, недавно похоронили. Хорошее место, солнечное. Могилка одна, без оградки, крест стоит деревянный.
Шура наклонился, надпись читает… Не разберет никак… Пахнет теперь почему-то кофе.
Он открывает глаза. Это из кухни пахнет, Маша встала уже, кофе варит желудевый.
– Шура! – Маша появляется в дверях кабинета. – Ты проснулся? Это не я тебя разбудила? Я тихо стараюсь… Во сколько ты вчера пришел? Почему штору не задернул?! Свет же мешает от фонаря!
Глава 9
Бескоровайный беседует
Проснулся Володя часа в четыре. Уже темнеть начало. Это было четыре часа дня, Бескоровайный и заснул-то около одиннадцати – пока пришел с дежурства, пока поел. Мать борща налила, шмат мяса туда большой, потом пюре картофельное с котлетой, помидоры красные маринованные – свои, с огорода, из банки, что летом закатывали… Хорошо мать маринованные помидоры делает. Сто граммов сыну поставила: тяжело-то ночью не высыпаться…
В общем, пообедав таким образом, спал Володя хорошо. Проснувшись, опять поел. А после скучно как-то стало. Что еще делать? Мать на кухне возилась – разбирала опять холодец.
– Ты что, новый сварила? – удивился он. – Новогодний же только недавно доели…
Мать повернула к нему голову от стола:
– Николай хорошую голенку принес дешево… Пусть будет, ты же любишь холодец… К завтрему застынет. На, отнеси тете Томе ее кастрюлю – я у нее брала большую. Подожди, сейчас в банку холодца налью, пусть сама остужает, а то у нас негде.
Николай, который принес голенку, жил неподалеку, работал на мясокомбинате. Он носил Бескоровайным, как и другим соседям, мясо. Получалось недорого и хорошо. В магазинах мяса никогда не было, всю продукцию с комбината отправляли в Москву. Поэтому почти все в Б. покупали мясные продукты у работников мясокомбината. «Носили» и с других предприятий – с молокозавода, с мелькомбината, – правда, в меньших размерах. Это настолько прижилось – никто и не задумывался, что это воровство, включая милиционеров… А зачем все, подчистую, в Москву отсылают? Что, бэбчанам разве мяса совсем не полагается? Поэтому и брали охотно ворованное. Говорили «принес» и были благодарны укравшим.
Владимир поставил пустую кастрюлю в сетку, внутрь кастрюли установил двухлитровую банку с незастывшим холодцом и отправился к Тамаре Козодаевой.
Уже стемнело. Зимой в Б. рано темнеет – в пять часов совсем темно.
«Заодно и поговорю, что она там знает, какая такая кикимора к Семеновой на старый Новый год пришла…» – думал он.
Тетя Тома живет через один дом от них. Бескоровайные, потом Евлампиевы, затем уже Летуновского дом, в котором тетя Тома Козодаева живет. Это его так называют – «дом Летуновского», по фамилии отца Ольги Васильевны Семеновой.
Семью Козодаевых, приезжих из Базарного Карачана, к Летуновским подселили в конце двадцатых, это соседи помнят. Тома ребенком была. Дом тогда национализировали как слишком большой для Летуновского с дочкой, и так вместе две семьи с тех пор и жили. Не ссорились вроде.
Ворота у «дома Летуновского» красивые, из теллермановского дуба старик строил, широкий, с резными украшениями вход. Может, правда случайный проходимец с вокзала Семенову убил? Смотрит, ворота хорошие, дом тоже крепкий – решил: здесь найдет,
