Когда ты исчез - Джон Маррс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот день Дорин тщетно пыталась развеять хмурую тишину между мной и Кеннетом пустой болтовней. Ему нечего было сказать, и он грозно на меня посматривал, взглядом выражая свое презрение. Я же опасался лишний раз глянуть в его сторону. Мы с отцом давали Дорин все, что ей нужно, но она бросила нас ради жалкого существования с этим никчемным типом… Что за бред?
– И надолго он здесь? – буркнул вдруг Кеннет, запихивая в рот очередной сэндвич с картофелем. По подбородку у него потек томатный соус.
– Кеннет, не начинай… – мягко отозвалась Дорин.
При моем отце она была душой компании, а с Кеннетом унижалась и раболепствовала.
Дорин принялась расспрашивать меня про школу, и я рассказал, что намерен поступать в университет на архитектора. Она нежно улыбнулась. Кеннет же громко хохотнул.
– Университет ему подавай! Хрень полнейшая.
– Это почему? – спросил я, впервые осмелившись обратиться к нему напрямую.
– Иди и найди себе нормальную работу. Нечего просиживать задницу и учиться всяким бредням.
– Мне тринадцать; я не могу работать архитектором, пока не получу диплом.
– Парень, послушай, в твоем возрасте я уже выступал на боксерском ринге и торговал на рынке, а не протирал штаны.
– Ну, мой отец живет иначе.
Я уставился на Дорин. Та опустила взгляд.
– Ой, да что этот хлюпик знает о жизни? Кто-то должен сделать тебя мужчиной!
Я понимал, что не стоит дерзить человеку вроде Кеннета, но удержаться не смог.
– Мужчиной наподобие вас?
– Что ты сказал?!
– Ничего.
Я опустил голову к тарелке.
– Думаешь, ты лучше меня, так, что ли? – Кеннет закипал, словно вулкан. – Приперся сюда, гений недоделанный… Тебе никогда не стать лучше меня – понял, ты, сученыш?
Я покосился на Дорин, рассчитывая на ее поддержку, но она молчала. Меня накрыло окончательно.
– То есть мне надо прирезать кого-нибудь и провести остаток дней в тюряге… так, что ли, Кенни?
Он стукнул обоими кулаками по столу.
– Знаешь, что самое главное? Меня уважают. А тебя – нет.
Не успел я осознать, что происходит, как он отшвырнул стул, а меня вздернуло в воздух и прижало к стене ручищей размером с корабельный якорь. На щеках у Кеннета заиграли красные пятна.
– Еще раз посмотришь свысока – и тебе, черт возьми, крышка! – рявкнул он, обдавая меня фонтаном хлебных и картофельных крошек изо рта.
– Кенни, не надо! – наконец отмерла Дорин. Она подбежала и схватила его за руку. Кеннет развернулся и огрел ее тыльной стороной ладони по щеке. Дорин упала, растянувшись на голых досках пола.
– Не трогай ее, ублюдок! – заорал я, но он саданул меня в живот и крепче стиснул лапищу на горле, не давая глотнуть воздуха.
– Хватит, ты его убьешь! – взмолилась Дорин, размазывая струйку крови по белому, как у призрака, лицу.
– Надо же хоть раз преподать ему урок, – рыкнул тот, занося руку, чтобы снова меня ударить.
– Не смей бить родного сына! – закричала мать.
Кеннет замешкался на секунду и разжал пальцы, роняя меня на пол.
– Говорил я тебе, избавься от него!
Он плюнул и выскочил из комнаты. Входная дверь хлопнула. Я с силой втянул в себя воздух. Время словно застыло.
– Почему ты так сказала? – просипел я, ничего не понимая.
– Прости… – захныкала мать.
– Он ведь мне не отец. Мой отец – Артур.
– Он тоже. Я хотела, чтобы вы познакомились.
Дорин принялась что-то объяснять, но я не слушал.
Правда выплыла наружу.
Я больше не мог здесь оставаться. Взял чемодан, еще нераспакованный, и вышел из дома. Дорин побежала вслед за мной, умоляя вернуться и искренне веря, что мы с Кеннетом сумеем преодолеть наши разногласия. Как всегда, она себя обманывала.
Артур сразу понял, что случилась беда, когда я в тот день позвонил из телефонной будки на вокзале Нортхэмптона и попросил меня забрать. Он не спрашивал, что случилось, а я не стал ничего объяснять. Думаю, он все знал – просто втайне радовался, что я вернулся.
Я никому не рассказывал правду о своем происхождении. Запер ее в самом дальнем уголке сознания, вспомнив лишь несколько месяцев спустя, когда накануне моего четырнадцатилетия Дорин объявилась снова. Три одинокие души встретились на нашем пороге, и мы с Артуром поняли, что устали играть в ее игры.
Я убежал к себе в комнату, не желая разговаривать с матерью, и сел на пол, прижавшись спиной к двери. Артур внизу отказывался ее принять. Дорин умоляла, чуть ли не ползала на коленях. Он впервые в жизни не уступил. В конце концов входная дверь хлопнула, и Артур, тихо плача, ушел на кухню.
В тот день, позднее, когда я вышел из дома, Дорин поджидала меня в глубине двора и сунула мне в руки зеленую коробочку.
– Это тебе. Всегда помни, что мамочка тебя любит, какой бы глупой она ни была.
В коробке лежали красивые золотые часы «Ролекс». Когда я поднял голову, Дорин уже уходила. Я не стал ее окликать.
16:40
Я обошел, наверное, каждый мощеный переулок Ист-Энда, пока наконец не наткнулся на то место, где прежде жила моя мать. Оказалось, что с годами площадь сменила не только название, но и облик.
Над ветхими домиками нависла огромная башня из бетона и стекла, отбрасывая мрачную тень на и без того серый пейзаж. Улица обрела более современный вид, однако лучше от этого не стала, практически не изменив своей убогой сути.
Разочарованный, я отправился в кафе, чтобы решить, как быть дальше. Я сделал заказ, и пожилая официантка с черным узлом на затылке и в фартуке, заляпанном супом, принесла мне чаю.
– Простите, вы здесь давно работаете? – спросил я ей вслед.
– Всю жизнь, мальчик мой, – бросила она через плечо.
– Может, вы помните женщину, которая жила в доме на месте, где теперь высотка? Дорин Николсон?
Та остановилась и глянула на меня.
– Хмм… – Она задумалась. – Я знала одну Дорин, только не Николсон. Как она выглядела?
Отец никогда не фотографировал мать – если у него и были какие-то снимки, то на стенах в нашем доме они не висели. Я помнил, как мама пахла, разговаривала, смеялась и пела. Помнил седину в корнях волос, как отвисали мочки ушей под тяжестью золотых серег и как темнела расщелинка между передними зубами, словно у Брижит Бардо. Но за все эти годы, как я ни пытался, мне не удавалось свести эти мелочи воедино, чтобы создать в голове цельный образ.
– Пепельно-русые волосы, рост где-то сто шестьдесят пять, зеленые
