Русское невероятное. Фантасмагории от Александра Грина до Саши Соколова. Из цикла «Филология для эрудитов» - Юрий Ладохин

Чувствуя свою вину за вынесенный Га-Ноцри приговор, Пилат еще больше мучается из-за того, что не успел выяснить у проповедника что-то важное, изумительно прекрасное, непостижимое для его разума. Воланд так рассказывает о терзаниях Пилата мастеру и Маргарите: «Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница… Он говорит, что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же – лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана» [Там же, С.464]. Мучения прокуратора могли прекратиться только невероятным образом. И чудо произошло: за Пилата попросил тот, с кем он так стремился разговаривать, а мастер закончил свой роман одной фразой: «Свободен! Свободен! Он ждет тебя! – Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые горы упали. Осталась только площадка с каменным креслом. Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами поверх пышно разросшегося за много тысяч этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долго жданная прокуратором лунная дорога. И первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом…» [Там же, С.465].

«Волхв» Морис Кончис подводит Николаса Эрфе к постижению невероятного постепенно, через последовательность загадок и испытаний. На этом пути расставляет многозначительные метки. Как, к примеру, эта – отчеркнутые в книге строки из Эзры Паунда: «Познание – лишь тень иных теней, // Но твой удел – охотиться за знаньем // На ощупь, как бессмысленная тварь» [Фаулз 1977, С.74]. «Испытуемая тварь» поначалу не только удивляется необычностью «театральных» методов хозяина «Бурани», но и чувствует определенную тревогу перед открывающимся перед ним ирреальным миром: «Меня угораздило попасть в гущу старческих прихотливых фантазий. Это понятно. Почему они одолевают его, почему он воплощает их такими странными способами и, главное, почему выбрал меня в качестве единственного зрителя, оставалось загадкой… Я вновь форсировал овраг, подобрал „Тайм“ и брошюру. И тут, глядя на темное, таинственное рожковое дерево, почувствовал слабый укол страха. Но то был страх перед необъяснимым, неизвестным, а не сверхъестественным» [Там же, С.155].

Конец ознакомительного фрагмента.