Берегиня - Светлана Ягупова

— Надоело.

— Что надоело? — опешил я.

— Когда тебя постоянно рассматривают. Это неприятно и даже болезненно, я устала.

— Хорошо, отдохни, — согласился я, подумав о том, что мы и в самом деле замордовали это удивительное существо постоянными демонстрациями гостям, знакомым и незнакомым. Знай Людмила, что русалка обладает разумом, она, может быть, отнеслась бы к ней с большим вниманием и осторожностью. Но и вопрос: не большую ли выгоду имела бы жена от русалки, сделав это открытие?

— Не обижайся, — сказала Берегиня, усевшись на обросшую мхом рапану. Хочешь, расскажу о своей жизни в речке?

Я молча кивнул. Она явно чувствовала себя виноватой, и меня тронуло это.

— Крепче обними мою стеклянную клетку.

Я плотнее прижал ладони к стенкам аквариума, и в тот же миг очутился в диковинном царстве, не сразу сообразив, где я и что со мною. Лишь значительно позже понял, что Берегиня на какое-то время дала мне свое видение прошлого и превратила в некое мелкое водоплавающее. Настолько мелкое, что придонные рыбы, важно лежащие на дне речки, казались огромными подводными лодками, в цветке белой кувшинки можно было оборудовать себе дом, а Берегиня обрела величину девочки, я посматривал на нее с некоторым страхом.

— Не бойся, — проговорила она, поймав меня в ладонь, и я на себе испытал, как неприятно, когда тебя разглядывают. — Вот, здесь я жила, пока ты меня не выловил. Смотри, как тут красиво и просторно, не то, что в твоем аквариуме. И вода чистая. А вон то клубящееся золотое облачко рачки дафнии. Не узнаешь? Да-да, те самые, трупиками которых ты кормишь своих рыб. Посмотри, какие они прекрасные на воле, живые. Хочешь, покатаю тебя на водяном ослике? Нет, давай лучше проведаем моего приятеля, жука-водолюба. Он сорвет тебе водяной орех чилим, и ты будешь жить долго и счастливо. Поплыли… Осторожней, это вовсе не сухой лист, а морской скорпион. Если его не трогать, он безобиден, но, коль заденешь, пеняй на себя. Впрочем, тебе ничего не угрожает — все это лишь в нашем воображении.

Я и впрямь чувствовал себя в безопасности, будто находился в защитной камере. С любопытством, изумлением рассматривал мир речной заводи с островками лилий на воде, подводными травами и цветами. Надо мной вдруг завис огромный колокол из пузырьков воздуха.

— Его соорудил паук-серебрянка, — мимоходом объявила Берегиня, и мы поплыли дальше. По дну речки расхаживала какая-то птица.

— Это моя подружка оляпка. Люди считают, что среда птиц и рыб — две несовместимости, а вот оляпка соединила их: она живет и в воде, и на деревьях. Но что-то я не вижу водолюба. Сейчас заход солнца, и он, должно быть, любуется им. Поплыли наверх!

Мы всплыли на поверхность заводи и сердце мое восторженно заколотилось. Над водой бушевала снежная метель поденок, подсвеченная розоватыми лучами заката. Зрелище было настолько фантастическим, что я замер. Вышел из оцепенения, лишь когда ощутил, что кто-то теребят меня за плечо.

— А? Что?! — вскрикнул я.

Обхватив меня за плечи, рядом стояла Людмила, в слезах, и пыталась оттащить меня от аквариума.

Я стер со лба испарину, подошел к дивану и лег.

Людмила плакала.

— Ну чего ты? — стал я грубовато утешать ее. — Засмотрелся, задумался, а ты уже в панике.

— Витя, — Людмила всхлипнула. — Она изведет тебя. Почитай в энциклопедии… За русалками водятся такие особенности. И Благушина сказала мне…

— Глупости, — отмахнулся я, вспоминая только что виденное. — После работы хочется отдохнуть. И тебе рекомендую медитации у аквариума.

— Нет, Витя, ты как-то нехорошо повис на его стенках. Я даже испугалась, когда вошла: тебе явно было худо. Взгляни на себя в зеркало как с креста снятый.

Теперь я стал осторожнее. Выбирал время, когда Людмилы не было дома, и путешествовал в мир Берегини. С каждым разом это было все менее изматывающе. В конце концов я и впрямь научился отдыхать у аквариума, как на лоне природы. Обычно я возвращался домой в душном, битком набитом троллейбусе, и каким это было удовольствием очутиться в лесу, на берегу речки или прямо в ее прохладной воде. До сих пор я представлял себе духовную жизнь как нечто, состоящее из чтения, походов в театр, кино, дружеских бесед. И вот оказалось, что есть иные, до сих пор неведомые мне формы духовности. В мире Берегини не было книг, но была способность проникать в суть другого существа. Берегиня не знала, что такое телевизор, зато умела с помощью воображения перемещаться в пространстве и времени, прихватив с собой и меня, так что создавалась полная иллюзия истинного путешествия.

Я глубоко ошибался, полагая, что мир ее ограничен лишь заводью московской речки. В каких только местах мы не побывали! Плавали в холодных пространствах Печоры и Юкона, в голубых водах Ориноко и Байкала, я узнал вкус воды горных озер и артезианских колодцев. Леса, прерии, долины и холмы — все бугры и выемки нашей планеты я прочувствовал, пропустил сквозь себя. Встречались водоемы, где я задыхался, дергался в судорогах удушья настолько они были отравлены человеком. А Берегиня, вероятно, не без умысла перемещала меня из прозрачных источников в испорченные, мутные лужицы, а оттуда вновь в кристально чистые воды.

Однажды я очутился в соленом озерце с ржавыми пятнами то ли мазута, то ли нефти, в котором вверх брюшками плавали дохлые рыбины. Острый запах разложения выворачивал наизнанку мои внутренности.

— Узнаешь? — прошелестел под ухом голос Берегини.

— Что? — не понял я, почти теряя сознание от смрадной затхлости и гнили, взявшей в плен мое тело. Тысячью невидимых рук оплела меня вязкая, поруганная вода, и я понял, что еще немного, и пойду ко дну, если мой ангел-хранитель Берегиня оставит меня.

— Узнаешь? — повторила она, обводя взглядом пространство озерца. — Все это — не что иное, как отражение души человеческой: то, что происходит в ней, волшебно преломляется в наших природных зеркалах. Раньше здесь было море. Злоба, вражда, глупость людей превратили его в болото.

— Но при чем тут я? Почему я должен отвечать за чьи-то грехи? — вскричал я, отчаянно барахтаясь среди полусгнивших трупиков кефали, белуги, севрюги.

— Ты человек, — вздохнула Берегиня, — значит, отвечаешь за все.

В какой-то миг мне стало стыдно своей принадлежности к роду существ, которые сумели сделать из моря поганое озерцо. И стыд этот был столь тяжел, что я стал задыхаться и даже смирился с этим, когда сильным рывком был вытащен русалкою на берег.

— Хочу на волю, — грустно сказала она. — Отпусти меня.

— Неужели тебе приятней барахтаться в лужах, чем жить в чистом аквариуме? — удивился я, успокаивая все еще бешеное дыхание.