Чужой сон. Повести и рассказы - Олег Погасий

А хуже и случилось. Одну ночь он спал час. Вторую промучился совсем без сна. Но вот теперь, на третью, растерев прохладную пахучую мазь между ног, приготовился отоспаться за все дни. Но не тут-то было. Чесотка почти не тревожила, но дикое напряжение, накопившееся за эти нервные дни, не давало отключиться. Голова гудела, как электрощитовая, а волны энергии перекатывалась по всему телу, как будто проверяя его, Кирилла, на прочность, ища зацепки, малейшего повода, чтобы прорваться наружу и вынести с собой и весь его, Кирилла, внутренний мир на растерзания окружающим его обстоятельствам. Так и промаялся всю ночь. Вставал с постели, ходил по комнате, выглядывал в окно, пробовал отвлечься чтением, но тщетно. Таблетки тоже не имели никакого действия. Утром в оглушенном состоянии, обессиленный и заторможенный, пошел в ванную. Умылся холодной водой, и глянул в зеркало, закрепленное над раковиной. Осунулся, щеки запали, темные круги под глазами. Провел ладонью по небритому лицу. Решил побриться. А то видок, как из психушки. Пшикнул баллончиком. Густо накрутил на лицо пену. Остались одни глаза. Окунул бритву в стаканчик с теплой водой и, надув щеку, провел бритвой от уха до подбородка. Побрился с удовольствием. Немного успокоился, показалось, что напряжение отлегло. Посмотрел в зеркало. Что-то мелькнуло знакомое. Еще раз посмотрел в зеркало. Его как кольнуло, кольнуло до самых основ! И лучше б не смотрел, сейчас не смотрел! А вышел, не глядя, из ванной. Его обожгла мысль. Как будто прожгла череп, как картонную коробку. «Похож!». На него смотрело лицо того врача из поликлиники. Кирилл дернулся назад, потом опять метнулся к зеркалу. «Похож!». В него вглядывался врач с карими глазами. «Похож!». «Вот, зараза! – вслух ругнулся Кирилл – прицепился ко мне, не отделаться. Уж лучше б всплыл Брюс Уиллис, он далеко, а этот, продезинфецированный, рядом, несколько трамвайных остановок». И от этой мысли, что он так всерьез подумал, стало еще страшнее. Он вышел из ванной, выключил свет. « Впредь в ванную – без света, чтоб никаких там физиономий, похожих». " Может и есть сходство, а я так струхнул?» – пытался Кирилл успокоить себя, найти объяснение. Но это не сработало. Это, как говорят, – «мертвому припарки». А Кирилл в понимании душевного здоровья и был если не мертв, то около того. Его пропалило насквозь, и психика начинала распадаться. Он это явственно ощутил, ощутил до последней своей молекулы, до каждой своей буквы, запятой, точки. И какие еще коленца будет выбрасывать воспаленный мозг? Впору кричать караул. Но Кирилл сцепил зубы. Он понял причину. А это были последствия. Пришло время платить по всем счетам. И чем всё закончиться и закончиться ли теперь вообще когда-нибудь этот кошмар – ничего об этом не известно. Будущее – во тьме. Без каких либо проблесков надежды. А выберется ли он из этой западни или его свезут в известное заведение? Никто, никто не знает.

А всё это – Её Величество Поэзия, весь этот горючий материал, накопленный десятилетиями. Разврат воображения. Каждый раз настойчиво просящийся на бумагу. Не успел Кирилл заземлить разрушительную космическую энергию, запустить её спиралью слов. До конца слить спасительными предложениями. Зафиксировать. Остановить. Умиротворить. Надо было успеть. Еще какая-нибудь неделя. Всего неделя. Эта проклятая баня, чертов грибок… Такая, в сущности, мелочь, укол булавки – а равновесие, и так с трудом удерживаемое им, нарушено, и он летит во мрак безумия, превращая образы в реальность, а реальность в представления. Вообще-то, всё гораздо сложнее. Разобраться с этим не могут, если следовать теории эволюции, с того времени, как некое волосатое существо встало с четверенек и осознало себя человеком. До сих пор нет ясности. Но у Кирилла тут свой шкурный интерес: он терял над собой контроль, терял, как теперь говорят, адекватность. Почва уходила из-под ног, и он рисковал навсегда зависнуть в своем фантасмагорическом воздушном пространстве, трактуемом, крепко стоящим на этой почве обществом, как помешательство. На повестке дня только один вопрос: вопрос его спасения.

10

Кирилл испуганно, бочком, прошел по коридору в свою комнату, закрыл на щеколду дверь и рухнул на диван. Накрылся одеялом с головой и постарался ни о чем не думать. Давить в корне всякий зародыш мысли. Безжалостно стирать самые робкие наброски образа. Никаких чувств. Только голая абстракция. Мыльный пузырь бессмыслицы. Душеспасительные молитвы, героические цитаты из вестернов или сентенции стоиков, – не годились. Они таили в себе разрушительную опасность перехода в свою противоположность. В доли секунды меняли знак. Крепкое, налитое румянцем яблоко тут же начинали точить осклизлые черви. Только линия, только ритм. «И притопну расторопно, и притопну расторопно» – стучал он пяткой по спинке дивана. И если бы кто-нибудь наблюдал эту сцену со стороны, то поспешил бы исчезнуть из комнаты или… обратиться в соответствующее заведение за помощью больному. Но со стороны был только он сам себе. Как будто немного отпустило.

Но тут, как специально, ожила отопительная система. По трубам и радиаторам что-то пробежало и упало. Застучало. Зашипело. Забулькало. В дом дали тепло.

Кирилла так и подбросило: «По батареям пустили кровь!».

Он вскочил с дивана и бросился к батарее, схватил её, как девушку за коленку – и отдернул руку. Батарея была горячей.

«Кипящая кровь!» Здесь стоит на минуту остановиться, отойти от разгоряченной системы и прояснить природу Кирилловых страхов. Кирилл находился в том состоянии душевного расстройства, раздвоении личности, когда его, еще пока здоровая, критически мыслящая половина, получая от другой, насмерть перепуганной, разъедающие импульсы страха, – живо представляла все трагические последствия для себя, то есть для личности Кирилла, с которой она себе всецело отождествляла. Что, когда она окончательно потеряет себя, и поверит в этот бред, действительно, на полном серьезе начнет так считать, сольется воедино с этим ужасом, то ему, Кириллу, или ей, его, Кирилла, составляющей, – настанет конец.

Нет! – оставаться в этих четырех стенах невыносимо – скорей на улицу, на свежий воздух! Идти, идти и идти!

Было еще совсем темно. Кирилл быстро пошел дворами. Мерцали синеватым светом немытые плафоны над парадными. С трудом открывались разбухшие от сырости форточки. Взрывались и тут же сдыхали сирены сигнализаций. Заводились машины. Слышно было как по соседней дорожке торопится, наверно на смену, «ранняя пташка». Город только-только просыпался. Он дошел до дороги и остановился. Горел красный свет. Но вот, – бегущий зеленый человечек на светофоре открыл пешеходам дорогу. «Тьфу, ты! – Кирилл с досады сплюнул – будь он проклят, попался!».

Зеленый человечек цепанул его. Спрыгнет со светофора на свои палочки-ножки, замашет в такт ходьбе тонкими ручками и будет преследовать. Везде: на пустых темных улицах, перебегая от дерева к дереву, как шпион; в освещенных многолюдных магазинах, незаметно проходя контрольные вертушки у входа; – не дай бог еще проберется в квартиру.

Кирилл развернулся на полдороге, поднял воротник, ссутулился и припустил назад. Выход на улицу не удался. ДОма, прежде чем зажечь свет, плотно задвинул шторы. ДОма оказалось спокойнее. «Надо поесть, и побольше, побольше, – чтобы кровь отхлынула к желудку» – двигал он посуду в шкафчике, вытягивая пачку макарон из-за пустых банок. Набрал доверху кастрюлю воды, включил на полную газ, разорвал пачку, и ломал, ломал макароны, как бы он в другой раз улыбнулся пришедшему сравнению – «как органные трубы». Но – не сейчас. Сейчас, – только еда, только макароны, и никаких там ассоциаций. Пока варились макароны с сосисками, пошел в комнату и сел ждать. На глаза попалась синяя тетрадь. Кирилл вскочил, его затрясло. «Вот, вот где собран весь яд! За книги её! И чтобы ни слуху ни духу, ни краем глаза не видно!». И он молниеносно, как прокаженную, а еще не так давно – это свое самое сокровище, засунул тетрадь за плотный ряд книг на полке. Корешком её воткнул, чтобы даже и не высовывалась.

Проколотая вилкой сосиска брызнула. Кирилл облизнул потекший по пальцам сок, очень проголодался, понял только сейчас, – и откусил полсосиски. Ел быстро. Возил макаронины вилкой по тарелке в подтаявшем куске масла и, оставляя жир на подбородке, ловко забрасывал их в рот. Жевал, глотал. Жевал, глотал. Вкус доходил с опозданием. Можно сказать, жрал. Пока не тюкнуло очередное открытие – «говяжьи сосиски!» – кус встал поперек горла, и он чуть не подавился. «Он ест забитую на скотобойне и разделанную тушу коровы, или бычка!». Бросил вилку. Отвернулся. Его охватило тягостное чувство, в глазах потемнело, он беспомощно опустил голову: " Эти ферменты коровы или бычка пропитают его плоть, вступят в реакцию с кислотами и белками его мозга и он будет как вавилонский царь Навуходоносор. Отрастут рога, встанет на локти и колени и начнет щипать траву».