Православная педагогика. Сборник статей. Выпуски 1-3 - Интернет-издание Вэб-Центра «Омега» Москва 2000

И эта история, к глубокому сожалению, как нельзя лучше отражает состояние миссионерской работы в России сегодня. Похоже, мы все стремимся быть «православное» Апостолов и Святых Отцов, а когда бываем биты, почитаем это за положительные результаты своего служения. В церковной среде стало неписанным правилом публично клеймить все антихристианские проявления. По этой ревности даже судят о «церковности» и «духовности» православного. Редкая книга, редкая газетная статья, редкая проповедь обходиться без критики безбожного современного мира и сетования на трудности жизни в нем. Возникла своеобразная православная мода на разоблачение язв и пороков общества. Но что же предложили мы, православные, этому самому обществу, и детям в частности, за почти что 10 лет легальной церковной деятельности? Какую альтернативу нашли мы той потребительской философии, которая с шиком и блеском подается нам с Запада?

Давайте объективно посмотрим на дела рук своих. Взять хотя бы воскресные школы. Могут ли по-настоящему удовлетворять религиозное чувство ребенка, а тем более духовно воспитать его те 2–3 часа занятий в неделю, которые отводятся в воскресной школе на изучение Закона Божия или Священной истории? А ведь именно таким образом строится работа большинства воскресных школ. Нелишним было бы изучить мотивацию детей к таким занятиям. Это еще нужно понять, хочет ли сам ребенок заниматься в такой воскресной школе, стал ли бы он ходить в нее, не напирай на него родители сзади? Думаю, во многих случаях ответ был бы отрицательным. А если так, то не должно быть и наивного умиления по поводу того, что дети каждое воскресенье сидят на занятиях. Такая школа едва ли отвечает своим образовательным задачам даже по отношению к детям из православных семей.

Это заставляет православных священников и педагогов искать новые просветительские и воцерковительные подходы, более открытую миссионерскую концепцию устроения православного образования. Конечно, на этом пути лежат многочисленные трудности. Образовательная структура, где есть и верующие, и неверующие дети внешне представляет собой совсем не ту сентиментальную идиллию, к которой столь часто стремятся православные взрослые. Таких детей враз на общую молитву не поставишь и к исповеди хором не поведешь. Наверняка потребуется задействовать какие-то более общие для всех детей механизмы интереса, более гибкую и лояльную по отношению к невоцерковленным ученикам систему приоритетов и ценностей. Возможно, придется привлечь к работе невоцерковленных или мало воцерковленных педагогов. Словом, отличия от принятой сегодня катехизационной практики будут очень существенными. Но признаемся честно: без этого не обойтись, даже если мы будем иметь дело с детьми только из самых воцерковленных семей на свете. Незачем думать, что абсолютно все дети из таких семей как-то по особенному возвышены и духовно настроены от рождения. Что такое детская вера и как она соотносится с верой взрослых до конца не знает никто. А значит, мы должны быть готовы к тому, что в самый неожиданный момент любой из наших подопечных, даже самый внешне благополучный, может «уйти в отрыв», предпочтя всем нашим воспитательным усилиям свободу в ее современном понимании.

Приходит как-то, к примеру, одна из девушек ко мне и заявляет: «А у меня парень — бандит. Как Вы думаете, это нормально?» «Как „бандит“? Что „нормально“?» — не сразу соображаю я от неожиданности. «Ну, он ездит по разным фирмам, помогает людям долги вернуть, вопросы разные решить (это он ей про себя такую робингудовскую байку рассказал). Как Вы думаете, у нас с ним что-нибудь получится?»

Смотрю я на нее и думаю: «Cпрашивать-то ты спрашиваешь, но по лицу видно, что влипла ты в этот роман по уши. Как тут тебе что объяснишь? Все равно не поверишь и не послушаешь. Слава Богу, что с такими новостями вообще решилась прийти к священнику за советом».

Вот и говорю: «Да, это тебе решать, твое право выбора любимого. В принципе, из истории такие примеры известны. В Америке, например, в период „первоначального накопления капитала“, еще где-то. Сперва они бандитами были, потом, глядишь, во втором или третьем поколении, — нормальными людьми стали. Банкирами какими-то, промышленниками. Так что решай сама».

И вот такая история сегодня может произойти с любой, даже самой церковной девушкой. Мы не можем изолировать ребенка от мира. Увы, приходится признать, что «неотмирных» детей в наши дни единицы. Пожалуй, со мною согласятся все практикующие педагоги, что таких ребят видно с самого начала обучения. Это может быть один ребенок на группу или класс, в лучшем случае 2–3. Остальные же, даже находясь в самом строгом православном учебном заведении, будут в той или иной мере придерживаться мирских «правил игры», поддерживать активные контакты с невоцерковленными подростками вне стен школы, нести элементы этой чуждой христианству идеологии в самые стены школы. Из всего этого может составиться целая жизнь. Вторая, тайная жизнь подростка, о которой ни родители, ни педагоги до поры до времени не будут догадываться, и которая действенно заявит о себе лет в 14–16 охлаждением к вопросам веры и Церкви, а возможно даже большим — полным и устойчивым неприятием всего христианского и церковного. Именно о таком обучении митрополит Антоний Сурожский как-то заметил: «Я стал православным не благодаря Парижской семинарии, а вопреки ей».

Поэтому хотелось бы вкратце поделиться некоторыми выводами из той работы с детьми, которая на протяжении нескольких лет практикуется в небольшом российском городке Конаково, рассказать о применяемых нами способах устроения педагогического дела и некоторых результатах такой деятельности.

Задача, которая стояла перед нами, небольшой группой православных, была чрезвычайно сложной. Конаково — город наиобычнейший во всех отношениях. К традиционной для российской глубинки проблеме массового пьянства с началом перестройки добавились не менее сложные коммерческо-мафиозные проблемы. «Естественная профориентация» подростков, таким образом, стала заключаться в двух основных альтернативах: водка или наживание денег.

Малый российский город — явление очень жестокое. Он ставит детей едва ли не в полную зависимость от неписаных законов дворовой жизни. Двор здесь означает все. Двор определяет все. От двора никуда не скрыться. Двор в малом городе это даже не авторитет в том смысле, который придают дворовой атмосфере в крупных городах. Это образ жизни, это некая данность. Если в крупном городе для ребенка возможно не знаться с дворовыми сверстниками и ездить через полгорода в какую-то особую школу с французским уклоном, то в малом городе такое просто невозможно. Для провинции нужны особые подходы. Основной опыт религиозного воспитания сосредоточен только в центрах — Москве, Петербурге, Новосибирске. И этот опыт касается только этих городов. Процессы, которые происходят там, совершенно не показательны для России в целом. Особенно в Москве, где без труда можно отыскать необходимое количество приверженцев самой экзотической религиозной системы и составить из них клуб или воскресную школу.

У нас, в Конаково, все наоборот. Здесь все как на ладони, и нам в своей работе с этим приходилось и приходится считаться. Вероятно, в силу этого нам не удалось при построении своей педагогической работы отделаться полумерами и создать некую рафинированную и малочисленную православную структуру. У нас из этого просто ничего бы не получилось. Требовались принципиально другие, более радикальные решения.

Начало нашей работы было обычным. При приходе была создана воскресная школа для детей и взрослых, а также мы стали налаживать контакты со школами и пытаться ввести в них религиоведческие курсы. Занятия проходили вяло, приход пополнялся очень слабо. В школах мы встретили совершенно открытое сопротивление. Не раз и не два священники бывали изгоняемы из школ. Воцерковления педагогов тоже не произошло. Хотя, в конце концов, вместе со школами удалось сделать несколько проектов, особого воодушевления от этого в педколлективах мы не почувствовали. Да, учителя стали иногда заходить в храм, но только как частные лица, а на работе они себя вели совсем по-другому. Даже если у преподавателя возникало начальное желание вместе поработать, то через некоторое время, через 3–4 занятия становилось понятно: начатое дело не выживет — энтузиазм сошел на нет. В чем причина трудностей работы в государственной школе? Вопрос сложный. По-моему, дело в чрезвычайно жесткой безжизненной системе государственной школы. В этих условиях ничто новое просто не удерживается. У педагогов — сильный посткоммунистический синдром. Они панически боятся принять какую бы то ни было новую идейную основу. Слишком сильны в памяти воспоминания о перестроечной растерянности. Поэтому государственная школа изо всех сил делает вид, будто никаких изменений не произошло, все остается по-прежнему. Но время-то идет! Меняется жизнь, меняются ученики. А школа за изменениями не поспевает и потому мало-помалу складывает с себя воспитательные полномочия и оставляет за собой только обучение детей. Эта безвоспитательная позиция взрослых, разумеется, только на руку ученикам-подросткам и всячески приветствуются ими. Оба лагеря таким образом оказываются объединены сильным общим интересом (вернее, отсутствием общих интересов и успокоенностью по этому поводу) и такое положение вещей выдается за нормальное. Новая неписаная идеология государственной школы — это идеология индивидуализма, которая со тщанием оберегается и учениками, и преподавателями. Священник, появляющийся у порога школы, оказывается неугоден всем. Его задача противоположна общешкольным настроениям. Он хочет разбудить совесть, а для людей, не привыкших к самокопанию, это очень и очень неприятно. И даже если от религиоведческого курса не удалось избавиться сразу, то постепенно все обстоятельства сложатся таким образом, что вынудят батюшку отказаться от своей затеи и уйти.